Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [95]

– Таня, ты бы лучше счетоводом в совхозную бухгалтерию устроилась, грамоты хватит. Щелкала бы на счетах. Там не лучше тебя сидят, путают Царя Небесного. Как ни придешь к ним – все гумагу рвут. И ты бы могла ее за деньги рвать. Сама знаешь, я тебе ничем помочь не могу, а здесь мы у одного стола.

– Пусть твоя голова об этом не болит, все устроится.

Постепенно она успокоилась, а напоследок сказала:

– С отцами живут, да высшее образование не получают. Правда говорится: «Не боги горшки обжигают». Будем друг другу письма писать, а то я уж писать разучилась. Ты, главное, смотри, чтоб тебя с праведного пути не сбили.

Честно говоря, всех трудностей я предвидеть не могла. Настроение мое было приподнятое, ожидания радужные, планы смелые. Тогда, в 18 лет, мне казалось, что в жизни есть все, что хочет найти человек.

Глава 33. Легкой студенческой жизни не бывает

Я уезжала в институт, и на мою голову сыпались материнские наказы.

Мама советовала держать «ухо востро, а то живо подведут под монастырь, а как упадешь – никто руку не подаст…», и она начинала плакать. Долгие проводы – лишние слезы, говорят.

‹…›

Жила я на одну стипендию в 22 рубля, считала каждую копейку, дело для меня привычное. Мои соседки по общежитию, выпускницы, с которыми я хорошо поладила, крепко, видать, помнили свой опыт и давали мне верные советы. С ними я вовремя разглядела студенческие трудности.

Праздничные дни грозили одиночеством в общежитии. Спасибо друзьям. Чаще всего меня увозила к себе Люда Ломп – первая институтская красавица и умница. Мама ее меня откармливала и давала житейские советы. После переезда их семьи моя новая подруга – круглая сирота Валя – увозила меня в свой детдом.

Первый раз ехать туда я сопротивлялась, но непреклонная Валька убедила, что их директор только то и делает, что собирает под свое крыло всех сирот, а жить мы будем в крохотном боксе на двоих. «Главное для тебя: голодать в праздники не придется, все принесут». Так оно и случилось.

Запомнились первые зимние каникулы. Мама очень обрадовалась, когда я появилась на пороге каютки. Нет ничего лучше тихой беседы с мамой у огня. Разумеется, я не говорила ей, что после стипендии у меня начинается неистовая трапеза в продолжение только двух дней, а за три дня до нее… я клацаю зубами, бьюсь «с хлеба на квас». Мы засиживались допоздна, потом мама спохватывалась и предупреждала меня, что надо укладываться спать, а то утром петух не спросит, разбудит врасплох. Зимой куры с петухом жили у нас в избе под скамейкой. По утрам петух властвовал над нами, как герой и хозяин. Он кукарекал во все горло, будил всех. Утром мама виновато смотрела на меня и ругала его за «луженую глотку» и прожорливость, грозила ему топором.

Никогда не забуду, что еще на 1-м курсе я твердо решила ездить домой «зайцем» не из жадности, конечно, а от недостатка средств. Мне удавалось уйти от контролера, уговорить пассажиров обставить меня на верхней полке баулами, дать сигнал об опасности. Приходилось, конечно, и бегать по вагонам. Иногда при выходе с поезда вид был такой, как будто я ехала суток двенадцать.

Уже ловила себя на мысли, что такая езда превращается в азарт, в игру «кто кого?». Лишь один раз несговорчивый контролер выписал штраф и сообщил в институт. Меня вызвали в деканат. Я вела себя честно и, сгорая от стыда, позволила руководству вникнуть в свою бухгалтерию. Это случилось уже после моей успешной практики. К тому времени я зарекомендовала себя хорошей студенткой. Преподаватель, у которого я проходила практику, сделал мне самый большой за всю жизнь комплимент, сказав, что я родилась учителем. Не иначе как воодушевлял меня на работу старик.

Вспоминаю, как ехала домой летом после 1-го курса. Поезд приходил в Туринск утром. В кармане у меня был один рубль, чтоб доехать на автобусе до своего села. Я смотрела в окно из тамбура на медленно меняющуюся картину за окном. По обе стороны полотна были болота, над ними густой туман. Я знала, что, если соберется дождь, надо будет бегать по райцентру в поисках попутной машины.

На этот раз дождь миловал. Пассажиры со всего района высыпали на привокзальную площадь. Все ждали своих автобусов. Народу собралось – пушкой не пробьешь. Завидя автобус, толпа более сотни человек бросалась ему навстречу, потому как никто не знал его пункта назначения – никаких опознавательных знаков, куда он следует, не было. Любой подъезжающий или проходящий мимо автобус люди облепляли со всех сторон. С рюкзаками, баулами, держались за него, лезли, не страшась, под колеса, сильные отпихивали слабых, калеки шли в стороне и кричали шоферу:

– Куда поедешь?

Он молчал, и калеки продолжали ковылять рядом. На дорожных выбоинах автобус приседал, потом выныривал, раскачивался, разворачивался, и толпа покорно повторяла все его движения. Были слышны проклятья, грубая ругань, выкрики. Народ в наших краях бедовый, а если доведен до отчаяния, то ни с кем не церемонятся, в выражениях не стесняются, а говорят такое, что «уши вянут». В такой автобусной давке главное – не упасть, а то раздавят. Я знала, что надо во что бы то ни стало оказаться поближе к дверям, желательно за крепкой мужицкой спиной.