Живы будем – не умрем. По страницам жизни уральской крестьянки - [96]

Когда автобус останавливался и шофер объявлял, куда нас повезет, или, реже, давал вывеску на окно, то начиналось самое главное и, поверьте, опасное для жизни. Кому на нем ехать, те брали его приступом, как крепость; те же, кому не туда, должны были выбраться из толпы. Движимые желанием не пропустить свой автобус, они шли на все: топтали чужие ноги, разбрасывали по сторонам мелких и старых. Не дай Бог, если чья-то сетка зацепила чужую пуговицу пальто! Тут что-то трещало, рвалось, слышались оскорбления.

Из толпы вылезали растрепанные, потные, нервные, а то и одичавшие люди. Крестились женщины, плакали дети. Я ждала, когда заполнится мой автобус и, если хватало места, заходила последней, но случалось, что отставший пассажир меня с силой толкал в спину:

– Подвиньтесь там, сдайтесь, места хватит. Нам тоже ехать надо.

На неровной дороге автобус запрокидывало так, что мы все были на волосок от гибели. В гору он поднимался кое-как, а мы боялись, что его понесет обратно, тут шофер предлагал части пассажиров выйти, чтоб облегчить его, но никто не хотел этого делать из боязни, что обратно не залезет. Мы не ехали, а шли по лезвию бритвы. Каждая такая поездка казалась последней. Не менее опасно было ехать с горы. Нас проваливало куда-то разом, мы охали, задыхались от нехватки воздуха и радовались: хорошо, что хоть везет. И тогда и сейчас не могу понять, кто нас так ненавидел и за что, почему надо было в течение многих лет унижать и толкать под колеса всех – от детей до стариков, подвергая смертельной опасности.

Нередко я ходила по грязи пешком, это обстоятельство научило меня никогда не обременять себя вещами. Как известно, кто довольствуется малым, тот живет без забот.

Наконец я была дома, довольная тем, что приехала. Вечером пришла мама с работы, но, к моему удивлению, я не увидела на ее лице привычной радости. Она села на сундук и зарыдала, а после открыла «свои прискорбия». Оказалось, что старухи на завалинке напугали ее тем, что «ее Таня в шайку попала, не учится, а промышляет воровством».

– Я думала, что отпустила родное дитя на доброе дело, а ежели дело вышло неладное, то участь моя горькая. – И мама снова заплакала.

Я не знала, с чего начать: или смеяться или рассуждать.

Наконец я утешила и успокоила свою наивную и легковерную маму.

‹…›

2-й курс попал под эксперимент: решено было обучать в институте не пять, а четыре года, но по узкой специализации – либо физик, либо математик. После раздумий мой выбор пал на физику.

Деревенский житель познает природу трудом и любовью, а теперь стало интересно узнать, что скажет о ней разум и наука? В 60-е годы физика стала чуть ли не главным повальным увлечением учащейся молодежи.

Ни разу не пожалела я о своем выборе, отслужив учителем физики 41 год, из них 35 лет в одной школе. Оглядываясь назад, могу сказать, что надо обладать волей, железными нервами, чтобы простоять у одной доски 35 лет, продолжая любить свою работу. Я была обрадована, когда меня зачислили в группу физиков, где нас, девчонок, была третья часть.

Первый год обучения в институте показал, что жить на одну стипендию подобно смерти, потому я, как и многие другие такие же бедолаги, стала подрабатывать. Нам подсказали, что надо ездить за город на элеватор, где перерабатывают хлеб, привезенный с полей, и стараться попасть на сушилку зерна.

Как-то весной наша компания решила подзаработать по объявлению в столовой. Заведующий провел нас по закоулкам в подвал, где было видимо-невидимо картошек. Стоял противный запах гнили. Картофель требовалось перебрать руками. Нам объявили, что деньги получим в конце рабочего дня. Поначалу все взялись круто, рьяно. В 6 часов вечера трудиться уже было нельзя из-за пыли и темноты.

Попытка выбраться ни к чему не привела. Оказалось, что мы закрыты на замок. Самая крепкая из нас, математик Галка, скомандовала:

– Дамочки, будем вышибать окошечко и делать ноги, – что означало убегать.

Мы поднатужились, окошечко затрещало, и Галка его додавила. Как черти, вылезали мы по одному на центральную улицу. Кругом спешили нарядные люди, а мы стояли с фигой в кармане. В комнате общежития нас жило тогда 12 человек. Ох и освистали нас!

Хоть есть нечего, а жить было весело. Мы жили коммуной. Те, кто имели материальный достаток, в коммуну не вступали. Коммунарки складывались в общий котел по 18 или 20 рублей в месяц; меню было однообразное круглый год. Только голод – лютый враг человека, а это было уже полуголодное существование. Все полегче.

Были среди нас богатенькие, они жили единолично, а одна даже носила шубу из гималайского медведя. Сколько шуток отпустили в адрес того медведя, даже была придумана история его жизни и смерти.

Методику физики читала нам женщина, мы ласково называли ее «физюля». В середине ее пары все сбегали вниз, в столовую, я оставалась в аудитории одна, подходила к окну, и тогда всякий раз слышала за своей спиной ее ненавязчивый, мягкий голос:

– Таня, возьми 20 копеек и пойди скушай булочку или ватрушку.

Тут она вынимала двумя пальчиками из кармана денежку и протягивала ее мне, глядя на меня умильно и улыбаясь.