Живой обелиск - [51]

«Нет, Хабиб, это тебе не муха!» — подумал Тимур и подошел к другому пленному. Ткнул указательным пальцем в его обнаженную грудь.

— Кто он?

— Предводитель дзурдзуков.

— Сколько из моих доблестных воинов пало от руки этой собаки?

— О великий из великих, кто успел их посчитать?

— Тебя бы вместе с ними, сучий сын! Посадить его на кол!

Отточенные, острые колья блестели на солнце.

Из-за их желтого частокола неожиданно высунулась змеиная голова верблюда, разъяренно плевавшего на погонщиков. Тимур опять вспомнил Хабиба. «Уважаю непокорных мертвыми! Хабиб был хороший малый. Я его потому и прикончил, чтобы не перестать его уважать! Не зря же он сказал напоследок: «Аксакал, хорошо, что ты меня опередил, иначе не быть тебе грозой вселенной! Уважаю непокорных только мертвыми».

Перед ним стоял парень со смолистой бородой. Тимура дразнили его сжатые губы и вздувающиеся от гнева скулы. «Хорошо глядеть на искаженное от боли лицо врага. Плохо, когда враг пренебрегает страхом и болью».

— Как посмела эта травинка восстать против урагана?

— Они запрудили Сунджу и сняли свою шайтанскую запруду, когда твои победоносные войска переходили реку вброд… Много коней и воинов утонуло в этом потопе…

— Привязать к хвосту разгоряченного коня и гнать его до самой Сунджи!

— Слушаюсь и повинуюсь!

Тимур шел дальше. «Хабиб хорошо улыбался, но он был мелкий воришка и не смог бы простереть свою улыбку на те дали, по которым шагает мой конь».

— А кто этот чернобородый с выпуклым лбом?

— Вождь галгайцев.

— Какому богу молишься? — спросил он вождя галгайцев через толмача.

— Пусть покарает тебя великий аллах! — процедил галгаец сквозь сжатые губы.

Плоское лицо Тимура оживилось гримасой, похожей на улыбку.

— Уважаю отважных… мертвыми.

Так Тимур дошел до пленного, не захотевшего пасть на колени при появлении покорителя вселенной. У него вдруг исчезла куда-то злость и перестала ныть больная нога. Воин был на целую голову выше его, в черных глазах пленного блестело любопытство. Он сжимал привязанные к спине руки, на его могучей шее вздулись лиловые жилы.

«Мне бы хоть один улус из таких бахадуров!» — мелькнула мысль.

— Кто ты? — спросил Тимур.

Пленный не понял его, Тимур повернулся к толмачу.

Толмач спрашивал пленного по-арабски, по-персидски, по-татарски, по-монгольски, но человек молчал.

— У тебя же не язык связан, а руки, — сказал, наконец, по-асски толмач.

Пленник заморгал длинными ресницами, мускулы на его лице как-то обмякли. Тимур подошел ближе. «Такими бы руками стены Китая бить!»

— Спроси, толмач, какая мать родила его.

Толмач перевел вопрос.

— Передай своему хромому хозяину: меня родила простая аланская женщина.

При упоминании аланки Тимур, не дождавшийся ответа толмача, повернулся к Сургаю.

— Я сказал, привести всех пленников! Куда делись те, кто вместе с этим бахадуром защищали Аланские ворота?

— О повелитель, клянусь тебе…

— Врешь, сучий сын, Аланские ворота еще стоят!

Тимур полоснул хана плетью.

— Ты слишком обленился и пропускаешь мимо ушей высокую волю своего повелителя! — смягчившись, произнес он и хлопнул три раза в ладоши.

Кольцо телохранителей вокруг них сузилось, и хан Сургай, угадавший замысел хромого владыки, почесал указательным пальцем жидкую с проседью бороду. Они с пленным аланом оказались лицом к лицу в середине круга, внутрь которого нацелились остроконечные колья.

Тимур отступил на верхнюю ступеньку каменной лестницы мечети и еще раз хлопнул в ладоши.

— Развяжите пленного. Сургай-бахадур, покажи своему благодетелю, что во имя джихада умеешь владеть оружием.

С аланского пленного сняли наручники, и он, не обращая внимания на Сургая, зашевелил затекшими пальцами. Там, за узким кругом телохранителей, оглушительно застрекотали барабаны, призывающие к бою; хан, ощерясь, обнажил кривую саблю и пошел на безоружного противника. Пленника охватило безразличие. В груди же Сургая вспыхнула обида на хромого повелителя за то, что он заставил его сражаться с оружием против безоружного. Сабля блеснула, как молния, натянувшийся круг зрителей ухнул в ожидании, но безоружный алан мгновенно прижался к земле, и не удержавшийся Сургай перекатился через него кубарем.

Блеснувшая сабля снова очертила круг на уровне шеи алана, но он неуловимо легко опустился на четвереньки и прыгнул вперед. Вспыхнул рев толпы. Безоружный алан схватил Сургая за грудь, поднял над головой и кинул его, как котенка, к подножью каменной лестницы, где стоял Тимур. Копья вонзились своими остриями в бок Сургаю, потому что их не успели убрать. Еще мгновенье — и разъяренные телохранители подняли бы пленного на пики, но их опять опередил окрик Тимура.

— Живого, живого! Желторотые!

Копья телохранителей уперлись в грудь пленного, их кулаки судорожно сжимались, в глазах горели гнев и ненависть. И Тимур, прихрамывая, спустился по лестнице, разомкнувшийся живой круг дал ему дорогу к аланскому богатырю.

— Сколько воинов охраняет Аланские ворота? — спросил он пленного через толмача.

— Их так много, что они не умещаются в теснинах гор, но там не было ни одного лишнего, кроме меня.

— Почему ты оказался лишним? — удивился Тимур.

— Потому что я не воин.