Живой обелиск - [49]
«Наверное, Сауи тоже ушел на охоту!»
Жена Сауи укутывала детей в лохмотья и подбрасывала в огонь щепки сырого можжевельника. Но почему она в черном?
— Гыцци, не сварились бобы? — шептал самый младший.
— Потерпи, милый Года, всем достанется вдоволь!
«Почему она дотянула с ужином до полуночи?.. Наверное, ждет Сауи, чтоб вся семья села за ужин вместе!»
Корис тронул хозяйку лапой и заскулил, пытаясь обратить ее внимание на гостя. Она оглянулась и, увидев стоящего у порога незнакомого, ахнула:
— Горе нам!.. Корис, кого это ты к нам привел? — Она пошарила в черной пустоте рукой и приподнялась. — Корис, как ты мог впустить в саклю чужого!
— Это я, Кориан!
Женщина оцепенела от неожиданности, с трудом выделив из темноты расплывчатый силуэт гостя.
— Готта, милый, да пожертвует бог мной за тебя! Какими судьбами?
Он не мог оторвать глаз от детей, укутанных в лохмотья.
— Где Сауи? — еле повернулся язык во рту.
Кориан молчала. Слышалось лишь шипение чадящего можжевельника и всплески кипящего котла.
— Где Сауи, Кориан?
— Нет Сауи. Его засосал обвал, — прошептала она, и опять воцарилась тишина.
Под ногами закачался глиняный пол, и Коста ухватился за олений рог, подвешенный к столбу.
— Боже! — вырвалось у него.
— Мы его не нашли… и поминки ему не устроили… Да и нечем было!
«Вот и Сауи ушел за Чендзе и Леуа!» Дрожащими пальцами Коста развязал ремень и вместе с кинжалом бросил у очага. Снял черкеску, накрыл ею полусонных детей.
— Готта! Замерзнешь сам!
Он расковырял огонь, подбросил щепки.
— Когда же сварятся бобы, гыцци? — опять пробормотал во сне самый младший.
— Когда же сварятся бобы? — повторил машинально гость.
Она взглянула на него какими-то пустыми глазами. Приложив посиневшие губы к уху гостя, она шепнула как сумасшедшая:
— Никогда! Никогда не сварятся!
Он вздрогнул. Кориан, не отрывая от гостя безумных, остекленевших глаз, помешивала деревянным ковшом в котле, из которого слышался глухой стук.
И ему захотелось стать не только слепым, как старый Кубады, но и глухим, чтобы не слышать этот стук и лязг. Он заткнул уши пальцами, но Кориан не переставала мешать в котле.
«Не бобы, а камни! Не бобы, а камни!»
Нет жизни, нет памяти, нет человечности на свете. Есть только голод и холод, прибирающие души сирот.
— Никогда, никогда! — шептала Кориан.
В одном чекмене Коста выскочил за порог.
— Готта, куда ты?.. Подожди, сварятся бобы, помяни своего друга детства Сауи! — звала Кориан.
«Не бобы, а камни! Не бобы, а камни!.. Что она скажет детям, когда они проснутся?.. Не бобы, а камни!.. До каких пор можно усыплять голод обманом?..»
В отчаянии ударил он кулаком дверь сакли, откуда его провожал в Петербург Леуа, вечно бормотавший недовольно: «Готта, и что из тебя получится, что?» Откинул дверь. Из сакли следом за ним хлынул затхлый воздух и причитания Кориан. В темноте наткнулся на что-то. «Колыбель!»
Нагнулся, пошарил руками пустое детское ложе. Оно было холодным и сырым.
— Чендзе, задушила бы ты меня вот здесь!.. — вскрикнул он.
Его сдавила нарская беспощадная ночь. Став под изгородью сакли Сауи Томайты, Коста приблизил сложенные трубкой ладони к губам и крикнул:
— Эй, мардза[34], где вы!.. Эй, люди, помогите!
Зов ночного путника оглушил ночную мглу.
Всей мощью своей его зов многократно повторяли горы. В ущелье замерцали одинокие огни. Жители Нара шли к сакле Сауи Томайты, чья вдова варила своим сиротам камни вместо бобов.
От огня факелов расступилась тьма, но ветер выл по-прежнему.
Перевод Б. Авсарагова.
ХРОМЕЦ
Повесть
Мир наполнился криком и смятением, и вселенную охватила тревога. Сколько вражеское войско ни предпринимало атак, оно не могло сдвинуть с места победоносное войско Тимура…
Низам-ад-дин-Шами
1
Хан Тохтамыш бежал из Дзулата. Место его занял хромой Тимур. Аланы остались с ним лицом к лицу.
Грозный властелин судил вождей поверженных им народов. Стонали пленные, посаженные на колья. Ветер колыхал пламя подожженных аулов. Диск летнего солнца заволокло сероватой пеленой воздуха, насыщенного запахом угара и паленого мяса.
Туркменские воины из охраны Тимура с чадящими факелами приблизились было и к дзуару, но хромец, угадавший их намерения, взмахнул жезлом, и рабы окаменели в мгновенном повиновении.
— Пусть зайдет ко мне Турксанф! — пожелал Тимур.
Услышав имя Турксанфа, скопище рабов вскипело, точно муравейник. Не успел Тимур зевнуть, как запыхавшийся интендант пал перед ним на колени, облизал сафьяновый сапог на его больной ноге и приглушенно забормотал:
— Турксанф слушает повелителя вселенной, состязающегося с солнцем, мудрейшего из мудрых, справедливейшего из справедливых.
Ни одна жилка не дрогнула на плоском лице Тимура.
— Наденьте на морды коней торбы с овсом и загоните их в святилище этих… гяуров! — приказал он.
Турксанф не шевельнулся, лишь плотнее прижал к груди ногу Тимура.
— О мудрейший, если было б чем наполнить торбы!..
— Подбросьте уставшим животным хоть сена! — не глядя на Турксанфа, прохрипел Тимур.
Турксанф догадался, что означает эта хрипота в голосе повелителя. Он положил ногу Тимура себе на голову и еще сильнее втянулся в землю.
— О единственный, и сена не оставили, все луга сожгли.
