Жилище в обрядах и представлениях восточных славян - [60]
Вдоль половиц кладут покойников, поэтому в русских деревнях никогда не стелят постель вдоль пола[618], и особенно «на пути в дверях», точно так же, как нельзя ложиться спать головой к выходу. Спать ложатся всегда головами к передней стене, где иконы, никогда никто не станет ложиться к переднему углу ногами. Только покойников кладут ногами вперед, и только в церкви. «В избе умерших кладут к переднему углу, к образам головами; выносят ногами вперед»[619]. Та же связь с дорогой прослеживается и в многочисленных приметах, толкованиях снов, ср.: «Полы во сне мыть — к перемене житья, местожительства»[620]. «При выносе покойника из избы обыкновенно метут вслед за ним весь сор, который во время лежания покойника сметался по направлению к нему, и плещут водой по следам процессии; кроме того, на Мошинском озере затопляют печь можжевельником. Все это делается, по-видимому, для того, чтобы покойник не мог вернуться в дом ни по своему следу, ни по запаху родного крова»[621].
Потолок в некоторых местах называют верхний пол[622]. Их парность проявилась в ряде загадок и пословиц: «Два братца глядятся, вовек не сойдутся»; «Дарья да Марья друг на дружку глядят»[623]; «Кум с кумой видятся, а близко не сходятся»; «Брат с сестрой видится, а не сходится»; «Таня да Маня свидятся — не обоймутся»[624] и др. (ср., кстати, аналогичную структуру загадок о земле и небе). Если слово пол входило уже в общеславянский язык (вероятно, родственно др. — инд. phalakam ‘доска’, ‘планка’; др. — исл. fjol ‘половица’, ‘доска’, ‘планка’; florfili ‘доски пола’)[625], то слова для обозначения потолка в общеславянском языке не было хотя бы потому, что сам потолок появился в славянских домах позже. В чешском и сербскохорватском он стал называться strop, в польском sufit (заимствование из ит. soffito); болгарское таван и сербскохорватское tavan, tavanice турецкого происхождения. И только в восточнославянских языках появилось слово потолок (впервые зарегистрировано в «Лексиконе» Поликарпова, 1704 г.). Долгое время это слово выводилось из корня тло (так же, как и притолока). Однако эта этимология наталкивается на целый ряд трудностей, в том числе семантических. Ш. Леписье предложил реабилитировать объяснение, выдвинутое Миклошичем в его «Lexicon раlaeoslovenico-graeco-latinum» как безаффиксное словообразование от глагола потолочь[626]. Эта этимология согласуется с техникой возведения потолков. Ср. у Даля: «В жилом доме верхний черный потолок или накат (иногда бревенчатый) стелется сверху и засыпается по смазке землею; чистый потолок, или подволока, подшивается из тесу под матицы и обычно штукатурится»[627]. Ср. связанное с наличием утрамбованной земли на потолке предписание не спать в избе на Благовещенье: «На потолке земля: лечь спать под землей — все уснет в поле»[628].
Если пол входит в комплекс представлений о низе, то потолок — о верхе[629], но как и с полом, с потолком связываются в некоторых ситуациях представления о пути в «иной» мир, хотя «верхний» путь в отличие от «нижнего» используется лишь в исключительных случаях, например, потолок разбирают полностью или частично, когда умирает знахарь[630]. Впрочем, гораздо важнее сама семантика верха, возрастания, а отсюда и богатства, плодородия, что отражено в соответствующих ритуальных и ритуализованных действиях, а также в приметах и гаданиях, связанных с потолком: в Галицкой Руси накануне рождества хозяин гадает о благополучии дома, бросая в потолок кутью; по количеству приставших к нему зерен судят об урожае в будущем году[631]. В потолок избы втыкают пучки соломы. Если солома воткнется попарно, то в будущем году девушка выйдет замуж[632]. В Белоруссии знахарка «стучит в потолок избы, чем как бы призывает духа, покровителя семьи. В Малоруссии и кое-где в Белоруссии родильницы с подобною же целью стучат пятками о порог избы»[633].
Чердак — подволока, верх, вышка; укр. горище, гора; бел. гора, верх, сельник, покот — использовался в основном для хозяйственных нужд. В сфере ритуально-мифологических представлений чердак почти не отмечен, по-видимому, вследствие позднего характера этой конструкции. Точнее, можно было бы говорить, что содержание, соотносимое с чердаком, распределилось между крышей и потолком. Во всяком случае чердак в этих представлениях — типичная периферия со всем присущим ей спектром негативных значений, порожденных как бы полуосвоенностью этой зоны, контролируемой не столько человеком, сколько нечистой силой. В пространственном отношении чердак сопоставлялся не с жилой зоной, а с подпольем (ср. паремии типа: «Чердачная мышь подпольной не сестра»), тема которого более разработана в народных верованиях.
Прежде всего с подпольем (подвал, подызбица, подклет, погреб) связаны представления о домовом. Другие его излюбленные места — на чердаке, под печью, в конюшне, в голбце, под шестком и под порогом[634]. «В каждом крестьянском дворе на заговенье (накануне поста) домохозяин или жена его относят на чердак кусок мяса или чашку молока заговеться хозяину (домовому); на утро, как уверяет народ, там ничего не остается»
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.
Книга состоит из 100 рецензий, печатавшихся в 1999-2002 годах в постоянной рубрике «Книжная полка Кирилла Кобрина» журнала «Новый мир». Автор считает эти тексты лирическим дневником, своего рода новыми «записками у изголовья», героями которых стали не люди, а книги. Быть может, это даже «роман», но роман, организованный по формальному признаку («шкаф» равен десяти «полкам» по десять книг на каждой); роман, который можно читать с любого места.