Жила в Ташкенте девочка - [30]

Все удивлялись, зачем я так вру, качали головой и смеялись надо мной. А я все спорила и повторяла:

— Нет, я говорю правду.

Но, конечно, это я все придумала, а платье порвала, зацепившись за какой-то гвоздик.

Через неделю я сказала бабушке:

— Сейчас я ходила к одной девочке. Меня увидела тетя Даша и позвала к себе в комнату. Она меня угостила чаем и сушеной дыней. И еще дала мне конфетку в такой розовенькой бумажке. Только эту бумажечку я потеряла.

Бабушка погладила меня по голове и послала зачем-то в лавочку. Она и не подумала, что я ее обманула.

А на самом деле никто меня не угощал сушеной дыней и чаем. И про конфету я выдумала. Просто мне вдруг очень захотелось сладкого, и я стала мечтать: «Хорошо бы меня кто-нибудь угостил чем-нибудь вкусным». И тут, сама не знаю зачем, я побежала к бабушке и наврала ей про угощение.

И с той поры, я сама не понимала, как-то получалось: не проходило дня, чтобы я не выдумала какую-нибудь историю. По правде сказать, этим рассказам моим и поверить-то было трудно.

Вере я сказала по секрету, что у меня есть ручная белка. А на самом деле я ни одной живой белки еще не видела. Только на картинках. Вера не поверила, и я, чтобы доказать, что белка есть, стала собирать для нее кусочки хлеба, урюковые косточки, и тогда мне стало казаться, что и правда есть белка! Я даже придумала, куда ее поселить, стала вместе с Валькой Малышевым лазить на чердак делать ей там домик.

Старшие часто говорили: «Наша Иринка выдумщица», а если сердились, то называли меня еще хуже — вруша.

СОВСЕМ КАК ПРО МАЛЬЧИКА ВАНЮ

Выскочив на крыльцо, я не закричала, а прямо-таки заверещала:

— Бабушка!

Бабушка моя от неожиданности, повернувшись спиной к Ивану Петровичу, бросилась ко мне; я втащила ее за руки в комнату и с искаженным от страха лицом стала шепотом спрашивать:

— Ты что ему говорила? Про кого ты ему говорила?

Своим испуганным видом я встревожила бабушку, и она тоже шепотом взволнованно отвечала:

— Про цыплят говорила, а что такое?

— Ух! — отлегло у меня от сердца. — Ты, бабушка, не говори ему, что я в сундуке была. Он сидел на этом сундуке с каким-то дяденькой, и я слышала очень страшный разговор. Он, оказывается, не Иван Петрович, а совсем другой. И жена у него дочка князя, а не Володькина мама. А Володькину маму он может проглотить…

Но тут бабушка, которая, очевидно, стала оправляться от испуга, вызванного моим неожиданным воплем, поправила очки и сказала:

— Знаешь что?

— Что, бабушка?

— Пора прекратить, понимаешь?

— Что, бабушка?

— Вранье, вот что! Я сейчас тебе расскажу про мальчика Ваню.

— Знаю, знаю! — сердито закричала я.

— Нет, послушай! — продолжала бабушка. — Был мальчик Ваня, который пас овец. И вот однажды…

— Знаю, бабушка, — сказала я чуть не плача. — Этот мальчик все время врал, что напали волки, а когда волки правда напали, ему никто не поверил. Это ты мне столько раз рассказывала, еще позавчера говорила тоже. Бабушка, миленькая! Тогда я правда все выдумывала. А сейчас — ну честное слово! — волки напали. То есть волки не напали, нет, я не вру, я так нечаянно сказала! Но, бабушка, Иван Петрович совсем не Иван Петрович, я же сама все слышала!

— Тьфу! — вспылила наконец бабушка. — Убирайся, чтобы я тебя не видела! — И бабушка, схватив ножик, принялась чистить картошку, повернувшись ко мне спиной.

Я направилась к Васе, который сидел и читал мое сочинение. Ему, кажется, было весело, хотя я не могла понять, что уж там было такого смешного. Таня уже пришла с работы. Вера сидела на диване с ногами и читала. Я попробовала им рассказать о своих открытиях. Они как будто серьезно слушали меня. Таня сказала, как всегда, терпеливо и ласково:

— Иди гуляй, Иринка.

Вера насмешливо спросила:

— Ты бесплатно врешь?

А Вася, который, может быть, все же жалел меня за недавний нагоняй от бабушки и зная, что скоро он уйдет в интернат и мы несколько дней не увидимся, не стал ни ругать меня, ни насмехаться. Он только посмотрел на меня с такой укоризной, что я отчаялась и ушла из комнаты.

Я сидела под своей любимой айвой, на которой не осталось уже ни одного даже самого жесткого плода, опустив ноги в мутную желтую воду. Я размышляла о том, что теперь, конечно, ясно, что никто не поверит. Никто. Может, только мама, но она приедет не скоро… Сказать Володьке? Но он тоже не поверит, еще пожалуется матери, а та, чего доброго, Ивану Петровичу. (Я каждый раз теперь как бы запиналась, когда мысленно произносила это имя.) Что же делать? И с кем посоветоваться?

Не только для того, чтобы посоветоваться, я пошла разыскивать Валю Малышева. Что вы вообще знаете о Вальке? Умеете ли вы делать из глины хлопушки? Это вот как: накапываете пригоршнями со дна арыка глину, месите ее, как бабушка тесто. Потом, как бабушка из теста, делаете из глины ватрушку. А потом не как бабушка, потом по-другому: кладете глиняную ватрушку на ладонь, в серединку плюете и как хлопнете ею об землю — бах! Выстрел, как из ружья.

Это я научила Валю делать хлопушки из глины. Я научила его делать фонарики из камышинки, чтобы зацеплять ими черешню из соседнего сада. Я показала Вале буквы. Он все равно лучше, чем Лунатик. Лунатика жалко, и за него как-то страшно: мама у него печальная, а папа… Брр! И уж если рассказывать кому-нибудь, так это Вале. Я же не обманываю его. Если он спросит: это было? Я отвечу: нет, этого не было. Но он не всегда спрашивает, просто не хочет. И так возникла история о маленьком человечке с длинной бородой и о том, как моя кукла, мой Кнопс, по ночам лазает на ореховое дерево; о том, как Эмилия Оттовна заколдовала одну девочку, превратив ее в хрюшку, которая сидит за перегородкой в сарае. И мы с Валькой, именно с ним, тайком от всех, даже от Лунатика, три дня уже делали подкоп под этот сарайчик, где действительно проживает свинья Эмилии Оттовны. Когда я привязала к своим волосам старый чулок и небрежным движением головы перекидывала этот чулок с плеча на спину, Валька сразу понял, что это никакой не чулок, а русая коса. Прибежал Володька, и пришлось чулок сдернуть; уж он-то ни за что бы не поверил.