Жила в Ташкенте девочка - [29]

Но бабушка, видимо, еще не выговорила всего, что кипело на душе:

— Ты бы, Василий, хоть к школе ее готовил. Школу откроют, а она ни закона божьего, ни арифметики, ни чистописания! А рассуждать возьмется, так самому господу богу поучения готовы!

Значит, бабушка тоже знает о моей молитве? Никогда не вспоминала и про бога со мной не говорила, а сейчас не вытерпела! Никогда меня еще так не бранили. А может быть, я и правда раньше была умнее, когда мне было пять лет, а теперь, когда стало восемь, опять поглупела? Когда я читать научилась, там, в Москве, Вася все удивлялся и радовался и маме говорил, что я молодец, сама откуда-то все буквы узнала. Дал мне сразу толстую книгу, которая называлась «Пан Твардовский». Придет откуда-нибудь и все спрашивает: «Ну, много прочла?» А я прочла много, только получались всё отдельные слова. И вдруг стали получаться не только отдельные слова. Кажется, это была уже другая книга, про Наташу Ростову, и я поняла целую страницу! Даже все рассказывала потом маме. А мама засмеялась, но как будто огорчилась. Она сказала: «Ах ты, моя безнадзорная девочка!»

Здесь я тоже взялась за книжку, хорошая такая книга с девочкой на обложке. Засела удобно за зеленой портьерой на старом ящике, и вдруг Таня увидела меня и закричала: «Ах, какая испорченная, схватила «Ключи счастья»!» Попробовала мамину книжку читать — «Любовь пчел трудовых» — тоже отняли. Непонятные какие становятся люди, когда они взрослые! И я мысленно пожимаю плечами, но оказывается, не только мысленно, а самым настоящим образом поднимаю плечи почти до самых ушей. Видно, в это время бабушка говорила что-то самое важное, и мои приподнятые плечи и удивленный взгляд совсем вывели ее из терпения.

— Еще плечами вертит! Нет, Василий, засаживай ее тут же заниматься. И чтобы мне басни учила, и чтобы закон божий, чтобы все, как положено к школе, знала.

— Не будет теперь в школе закона божьего, — хмуро сказал Вася, хватая меня за плечо и толкая к письменному столу. — Писать заставлю и считать тоже. А закон божий она учить не будет.

Бабушка вдруг остановилась посередине комнаты, окинула Васю укоризненным взглядом, потом махнула рукой и пошла прочь.

И вот я сидела за столом. Вася достал из ящика тетрадь, выдрал оттуда исписанные листы, а чистые положил передо мной. Я была тише воды ниже травы и ручку держала в руках с твердой готовностью выполнять все его приказания. И все время я не сводила с него глаз. Хотелось мне узнать: осуждает он меня или уже простил? Но хотя у Васи лицо постепенно прояснялось, на мои взгляды он по-прежнему не отвечал.

— Ты писать уже умеешь, только не очень красиво, больше печатными. Ну ладно, я хочу только посмотреть, много ли у тебя ошибок, — начал свой урок Вася. — Это я проверяю твои знания. Пиши сочинение на вольную тему.

— Я не умею на вольную, — робко сказала я. — Я не умею сочинение писать.

— А ты пиши, что тебя окружает, что ты думаешь, понятно? Мне все равно. Я просто хочу знать, какие у тебя будут ошибки.

— Понятно, — еле слышно сказала я, обсасывая кончик ручки.

Вася подвинул мне чернильницу и ушел к бабушке. А меня уже захватило новое занятие. Если бы каждый день давали бумагу и чернила, вот хорошо бы было! И крупными печатными буквами я вывела: «Сачененеее Ирины». Потом подумала и лишнее «е» зачеркнула. Что же меня окружает? Я быстро окинула взглядом комнату и принялась перечислять:

Фикус, стол, кровать, диван,

Старый мамин чемодан.

На стене висит портрет.

Больше ничего и нет.

С окружающими я покончила и была очень собою довольна. Но Вася еще велел писать, что я думаю. А о чем я думаю? Я внимательно прислушалась к своим мыслям и схватилась за ручку.

Я думаю о чем я думаю.

После этого взгляд мой упал в окно: по двору ходила курица с подросшими цыплятами. Опять тема для вольного сочинения. «Счастливая курица, у нее есть дети, У меня совсем нет детей. Только Кнопс, но он не умеет даже плакать. Он хороший. Я больше не буду прятаться в сундук. Я буду мыть руки и причесываться. Я люблю маму. Она лучше всех».

Я с чувством выполненного долга аккуратно поставила ручку в стаканчик, сползла со стула и, потряхивая уставшей рукой, подошла к окну.

Во дворе Иван Петрович с ласковой улыбкой говорил о чем-то с моей бабушкой. Я вдруг почувствовала, что у меня стали холодные ладони и заныло под ложечкой. Бабушка сейчас расскажет ему, что я сидела в сундуке. Он поймет, что я все слышала. Он же страшный. И зовут его не так, и жена у него дочь князя, а совсем не Володькина мать. Он может тут же ее проглотить. Вот это-то уж он наврал — этого быть не может. Как же тот поверил, кто был с ним? Значит, целиком не может проглотить, а как-нибудь потихонечку, ночью, кусочками, пока Володька будет спать. А утром скажет, что уехала в Бузулук! Надо скорее позвать бабушку, чтобы не успела рассказать про сундук, и я что было сил завопила:

— Бабушка!

ВЫДУМЩИЦА

Очень не хочется, но теперь нужно рассказать вот о чем. Однажды я пришла с улицы домой и сказала:

— Со мной сейчас чуть не случилось ужасное несчастье. Шла я и вдруг вижу — летит воздушный шар. Вдруг из воздушного шара кто-то спустил длинную веревку, и на конце ее был крючок. Этот крючок зацепился за мое платье. Наверное, на воздушном шаре летел какой-нибудь похититель детей. Он хотел, наверное, меня утащить. Но я отцепила платье от крючка и скорее убежала сюда, домой. Вот видите, на платье дырочка.