Жернова. 1918–1953. За огненным валом - [17]
В густой тишине кабинета шуршало по бумаге перо, звучал сиповатый голос Сталина, который, как шахматист, играющий вслепую, видел перед собой до мельчайших подробностей изученную карту боевых действий на советско-германском фронте от Балтики до Балкан, и где-то там, за черным мраком издыхающей фашистской Германии, коричневое пятно лесистых Арденн — так себе пространство: на карте пальцем прикрыть можно. По этому пятну двигаются танки, беззвучно вздымаются к небу разрывы снарядов и бомб, падают солдаты, рушатся дома, продвигаются к фронту колонны свежих войск, идут эшелоны с техникой, в небе гудят армады самолетов — все двигается в одну сторону, к центру Германии, то останавливаясь, замирая, откатываясь назад, чтобы вновь продолжить неумолимое движение к конечной цели.
А за спиной Сталина трудится огромная страна, которая мыслилась тоже огромным зеленым пространством, наполненным городами, пересекаемое реками и дорогами. Эта страна создана им вопреки трусам и паникерам, маловерам и предателям, любителям громкой и пустой фразы, грязных интриг. Сейчас она трудится, напрягая последние силы, производя все необходимое для войны и ничего почти не оставляя себе, трудится молча, стиснув зубы, не жалуясь, ничего не прося. Одной только Победы. И он, Сталин, даст эту Победу своему терпеливому, многострадальному народу.
Впрочем, Сталин дал бы победу своему народу и раньше, но народ сам виноват в том, что победа пришла лишь сейчас: он, этот народ, слишком долго раскачивался, слишком долго запрягал, а военачальники, вышедшие из этого народа, слишком долго учились воевать по-настоящему, они не прислушивались к советам товарища Сталина, не проявляли должной настойчивости и выдержки, и если бы не воля товарища Сталина, ни народ, ни его армия не добились бы победы над захватчиками.
Что касается витиеватой просьбы Черчилля, то на нее надо ответить решительным ускорением подготовки к наступлению всех советских фронтов, ибо эта просьба говорит не столько о тяжелом положении союзников, сколько об отчаянном положении Гитлера. Этим благоприятным для Красной армии положением необходимо воспользоваться незамедлительно: немцы увязли в Арденнах своей довольно мощной группировкой и не скоро смогут высвободить эти войска для других целей. Надо обрушить на их Восточный фронт всю мощь Красной армии, какую она успела накопить к этому времени, и, не задерживаясь в Польше, стремительно идти на Берлин.
Конечно, командующие советскими фронтами будут против ускорения наступления, хотя напрямую никто возражать Верховному не станет, зато будут жаловаться на нехватку того-другого-третьего, и даже на погоду, потому что в их мышлении нет масштабов, присущих мышлению Сталина. И он сломит их пассивное сопротивление, как ломал уже не раз, он заставит их действовать по-своему.
Сталин заглянул в написанное, ткнул черенком трубки в лист бумаги, произнес:
— Вставь-ка вот сюда слово «славным»: нашим славным союзным войскам. — Усмехнулся и добавил, имея в виду Черчилля: — Пусть утешится.
Глава 8
Двухмоторный самолет Ли-2 летел в ночном небе курсом на Москву. В салоне самолета в мягком удобном кресле сидел командующий Первым Белорусским фронтом маршал Жуков, сидел, откинувшись на спинку кресла, пытаясь заснуть. Самолет трясло, он то проваливался вниз, теряя опору для своих крыльев, то вдруг его начинала подталкивать вверх неведомая сила, и крупная голова маршала с тяжелым раздвоенным подбородком моталась из стороны в сторону на крепкой шее, которую тер облегающий ее стоячий воротник. Жуков, не открывая глаз, поморщился, расстегнул крючки и потер шею ладонью.
Он не знал, зачем его вызывает Сталин, однако не терялся в бессмысленных догадках, а, приняв этот вызов как неизбежную и часто повторяющуюся необходимость, пытался отвлечься от предстоящей встречи, от всего, что связано с войной, со своими новыми обязанностями — обязанностями командующего фронтом, которые отсюда, из самолета, исполнять нельзя, а отдохнуть от этих обязанностей можно и нужно.
Да и вообще с некоторых пор Жуков перестал даже пытаться понять Сталина, движущую силу его поступков и решений. Сколько раз казалось, что он вполне понимает Верховного, предвидит его следующий шаг, но проходило какое-то время, и Сталин оборачивался к нему такой стороной, что все предыдущие понятия и представления о нем рушились. Бессмысленным и вредным делом было предугадывать Сталина, и Жуков отбросил все попытки в этом направлении, оставив за собой лишь право судить о том, что ему, военному человеку, понятно и близко. Но даже и в этой области он не всегда решался оспаривать решения Верховного, хотя и считал иногда их неверными с военной точки зрения. Зато он хорошо усвоил, что война есть продолжение политики другими способами, что Сталин политик, а он, Жуков, исполнитель его политической воли, перечить которой он не может хотя бы потому, что сам в политике разбирается слабо. Конечно, частенько приходится смирять свое «я», свое самолюбие, но, с другой стороны, ему, Жукову, жаловаться на свою судьбу грех: другим она не предоставила и сотой доли того, что предоставила ему.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.
Эта история произошла в реальности. Её персонажи: пират-гуманист, фашист-пацифист, пылесосный император, консультант по чёрной магии, социологи-террористы, прокуроры-революционеры, нью-йоркские гангстеры, советские партизаны, сицилийские мафиози, американские шпионы, швейцарские банкиры, ватиканские кардиналы, тысяча живых масонов, два мёртвых комиссара Каттани, один настоящий дон Корлеоне и все-все-все остальные — не являются плодом авторского вымысла. Это — история Италии.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".