Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [4]
— Товарищ командующий! Дивизия к атаке на прорыв и к рейду по тылам противника готова. Когда прикажете начинать?
— Начинайте сейчас! Пехота дырку в немецких позициях для вас проделала. Возле того вон березового колка, что между холмами, — показал Конев рукой, — немцев уже практически нет. В этом направлении и двигайте. Так, Чугунов? — спросил он, обернувшись к стоящему рядом командиру стрелковой дивизии, пожилому полковнику с одутловатым лицом.
— Так точно, товарищ командующий! — дернулся тот, прикладывая руку к матерчатому козырьку фуражки. — Еще час назад наш батальон выбил противника с занимаемых им позиций на этих холмах. Противник в панике бежал. Оттуда доложили, что идет зачистка местности.
— Вот видишь, кавалерия? Давай, как говорится, с богом. Путь к немцам в тыл для вас открыт.
Подполковник поднял коня на дыбы, на месте развернулся и поскакал назад, к лощине.
Прошло минут десять, и вот из лощины потянулась колонна конницы по четыре всадника в ряду. Выбравшись на покатое поле, первые эскадроны перешли в галоп, чтобы поскорее миновать открытое место. И тут…
И тут с холмов ударили пулеметы, да так густо, будто и не было атаки батальона, артподготовки, звонка о взятии позиций и всего прочего.
Видно было, как падают кони вместе со всадниками, как налетают на них скачущие сзади. Все там смешалось, сбилось в кучу. Затем оставшиеся в живых отпрянули к березовому колку, а продолжающие вытекать из лощины эскадроны стали разворачивались для атаки. Вспыхивали на солнце шашки, треск пулеметов покрыл далекое «ура» — и все повторилось. Только теперь к пулеметам прибавились разрывы мин.
Конев, повернув багровое от гнева лицо к командиру стрелковой дивизии, крикнул:
— Это как прикажешь понимать, Чугунов, мать твою… так и разэтак? Зас-стрелю! — и лапнул кобуру, не попадая рукой в нужное место. — Под трибунал пойдешь! Под расстрел! Смотри! Смотри, что ты натворил!
— Я не виноват, товарищ командующий: доложили оттуда… по телефону, что взяли… Я думал, что… — оправдывался полковник Чугунов, бледный как белый подворотничок на его гимнастерке.
— Он думал! Задницей ты думал, Чугунов, а не головой! — и Конев, оставив комдива, крикнул, ни к кому не обращаясь: — Ракету! Ракету, мать вашу! Прекратить атаку! — И снова к полковнику: — Чтобы к десяти часам все это… — повел рукой командарм, — было взято, закреплено и обеспечено с флангов для прохода конницы. — И опять сбиваясь на крик: — Сегодня же! К десяти утра! Понял? И ни минутой позже! Сам веди в атаку батальоны, если не умеешь командовать! Иначе… иначе застрелю собственной рукой.
От леса, петляя бежали двое. По ним стреляли. Видно было, как густые фонтанчики пыли окружают их со всех сторон. Беглецы то падали, то ползли, то, когда стрельба затихала, снова поднимались и бежали, бежали изо всех сил, но бег их был бегом обреченных: на таком открытом поле уцелеть, казалось, было невозможно. Но каким-то чудом они все еще оставались живыми. Вот достигли того места, где полегла половина головного эскадрона, и, лавируя между трупами лошадей и людей, прикрываясь ими от плотного огня из окопов, то появляясь, то исчезая из виду, все подвигались в сторону лощины, и все, кто находился на холме, следили за ними и переживали.
С нашей стороны ударили наконец минометы и пушки, редкая гряда разрывов встала по гребню холмов. Несколько дымовых снарядов отсекли беглецов от противника, и они, пользуясь этим, вскочили, наддали ходу и скрылись среди густого кустарника лощины.
— Кто у тебя там, впереди? — спросил Конев у комдива, разглядывая в бинокль холмы.
Полковник Чугунов приблизился к командующему.
— Командир батальона Хрюкин, товарищ командующий, — поспешно ответил он.
— Сколько людей в батальоне?
— Четыреста. Четыреста двадцать шесть, товарищ командующий.
— И где этот батальон? Есть с ним связь или нет? — отрывисто и зло бросал слова Конев.
— Была, товарищ командующий. Полчаса назад как была, — поспешно ответил комдив. И, оборотившись, окликнул кого-то из группы офицеров, стоящих поодаль, неожиданно петушиным голосом: — Расулов!
К ним подбежал чернявый капитан, вытянулся с рукой у пилотки.
— Связь с батальоном Хрюкина! — взвизгнул полковник, багровея одутловатым лицом.
— Нет связи, товарищ полковник! Перебило! Я послал связистов… — звонким голосом сообщил капитан Расулов. И тут же обрадованно: — Да вон же они, связисты, товарищ полковник! — и показал рукой в сторону стелющегося над землей белого дыма, в котором что-то двигалось.
— Разобраться! — приказал полковник Чугунов. — И быстро — одна нога здесь, другая там!
Капитан Расулов, придерживая рукой полевую сумку, затрусил вниз, к лощине. Рядом с ним бежал красноармеец с катушкой провода.
Стрельба, между тем, прекратилась с обеих сторон.
Из лощины снова вымахал знакомый черный жеребец, неся на себе припавшего к гриве всадника в кубанке с голубым верхом. Рядом с ним, как приклеенный, скакал ординарец.
Командир кавдивизии Стученко подлетел к группе командиров, спрыгнул с коня и, вырвав из ножен шашку, пошел на командира стрелковой дивизии Чугунова, выкрикивая с хрипом рыдающим голосом из оскаленного рта:
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.
Все слабее власть на русском севере, все тревожнее вести из Киева. Не окончится война между родными братьями, пока не найдется тот, кто сможет удержать великий престол и возвратить веру в справедливость. Люди знают: это под силу князю-чародею Всеславу, пусть даже его давняя ссора с Ярославичами сделала северный удел изгоем земли русской. Вера в Бога укажет правильный путь, хорошие люди всегда помогут, а добро и честность станут единственной опорой и поддержкой, когда надежды больше не будет. Но что делать, если на пути к добру и свету жертвы неизбежны? И что такое власть: сила или мудрость?
Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.
Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.
В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород". Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере. Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.
Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".