Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [38]
Послышались команды: «Строиться!»
И тут же среди деревьев пронеслось, как дуновение весеннего ветерка:
— Впереди наши! Наши впереди!
И вздох облегчения вырвался одновременно из многих грудей.
Посчитали — двести одиннадцать рядовых и двадцать три командира.
Но еще долго — до самого декабря! — в лесах оставались группы красноармейцев и командиров Красной армии, которые, пробираясь к своим, нападали на немецкие колонны, притягивая к себе целые дивизии врага, не имеющие возможности в силу этого участвовать в наступлении на Москву.
Глава 22
Сильнейший взрыв раздался совсем рядом. Дрогнул пол под ногами, посыпались оконные стекла, порывом воздуха, пропитанного прогорклым запахом сгоревшей взрывчатки, отбросило внутрь кабинета тяжелые гардины. Вихрь пронесся по кабинету, сбрасывая со стола бумаги, распахнул двери. Затем потух свет.
Похоже, бомба упала на Соборной площади Кремля.
Сталин встал, затем сел, дрожащими пальцами нашарил на столе трубку, чиркнул спичкой, стал водить ею над трубкой, плямкая губами, прислушиваясь к грохоту зениток, следя за тем, как по гардинам скользят отблески лучей прожекторов. Еще где-то рвануло, — где-то за Москвой-рекой, — но далеко и глухо. Послышался подвывающий вой удаляющегося самолета.
В кабинет вбежали двое из охраны, остановились в дверях, светя фонариками.
Вслед за ними ворвался Поскребышев.
— Товарищ Сталин! — воскликнул он, и Сталин услыхал в его голосе неподдельный ужас перед случившемся. А еще более перед тем, что могло и может случиться.
— Ну что, товарищ Сталин? — переспросил Сталин сварливо. — Немцы взяли Москву? Высадили десант на Красной площади?
— Никак нет. Но вам срочно надо спуститься в бомбоубежище, товарищ Сталин, — пришел в себя Поскребышев. И добавил: — Вы не имеете права рисковать. Вы… Без вас все рухнет. Я же вам говорил, что здесь оставаться опасно.
«Все, похоже, и так уже рушится, — выбрал Сталин самое существенное из всего, что сказал Поскребышев. Он медленно выбрался из-за стола, направился к двери. — Пожалуй, надо внять настойчивым призывам Берии и остальных членов Политбюро, требующих, чтобы товарищ Сталин покинул Москву, — продолжал Сталин рассуждать сам с собой, по привычке обращаясь к себе так же, как к нему самому обращаются другие. — Да и то сказать: правительство в Куйбышеве, Генштаб в Арзамасе… Если немцы нащупали Кремль, они его в покое не оставят…»
Сталин не успел додумать мысль до конца, как неподалеку, но все-таки за стенами Кремля, словно подтверждая его мысль, вновь загрохотали взрывы бомб, и в груди у него похолодело. Однако он продолжал двигаться так же неторопливо, как обычно, будто не было взрывов и под ногами не хрустели осколки стекла.
— Ну чего встали? Ведите в бомбоубежище, — произнес Сталин, направляясь к двери мимо расступившихся офицеров охраны и тяжело дышащего Поскребышева. Ущипнув его за бок, спросил, хохотнув: — Что, Поскребыш, страшно?
— Страшно, товарищ Сталин, — признался Поскребышев. И тут же поправился: — Но не за себя, а за вас.
— Ну-ну… — усмехнулся Сталин. И тут же приказал: — Соединись с Жюковым… Нет, сперва с полковником Сбытовым. Узнай у него, почему наше ПВО допускает такие безобразия. — И пошел шаркающей походкой вон из кабинета.
Они спустились, не покидая Кремля, по эскалатору глубоко вниз, затем вышли на пустынную, если не считать охраны, платформу, оформленную без всяких изысков, и сели в единственный выгон, обычный вагон метро, к которому была прицеплена мотодрезина. Проехав не слишком долго и не слишком быстро, вагон остановился. Все вышли на такой же железобетонный перрон, освещенный скупым светом немногих ламп. Далее была толстая стальная дверь с рулевым колесом. Преодолев высокий порожек, вступили на красную ковровую дорожку, и у Сталина возникло ощущение, что он, Сталин, миновав эту дверь, опять оказался в Кремле: панельные стены, дубовые филенчатые двери, далее «предбанник» со стульями вдоль стен и столом секретаря, комната охраны, еще двери и… и кабинет, знакомый до мельчайших деталей. Даже гардины такие же на, скорее всего, не существующих окнах, книжные шкафы с малиновыми томиками Ленина, большая карта СССР, стол для заседаний и рабочий стол товарища Сталина. Разве что помещение несколько меньше, но разница между тем, что наверху, и этим почти не заметна. Если бы не чувство унижения, испытываемое Сталиным при спуске в свой подземный кабинет.
Он прошел к столу, сел, положил руки на зеленое сукно, спросил, ни на кого не глядя:
— Так что полковник Сбытов?
— Уверяет, что прорваться к Москве удалось всего трем-четырем самолетам, — ответил Поскребышев, приблизившись к столу. — Все остальные сбиты или обращены в бегство на подходе. Еще сказал, что один из наших летчиков, совсем молодой лейтенант, таранил немецкий бомбардировщик. Оба самолета упали за пределами Москвы. Нашего пилота пока не обнаружили.
— А что Жюков?
— Жуков ждет у телефона, товарищ Сталин.
Сталин взял трубку, поднес к уху, произнес:
— Здравствуйте, товарищ Жюков.
— Здравия желаю, товарищ Сталин, — тут же откликнулась трубка голосом командующего Западным фронтом.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Британские критики называли опубликованную в 2008 году «Дафну» самым ярким неоготическим романом со времен «Тринадцатой сказки». И если Диана Сеттерфилд лишь ассоциативно отсылала читателя к классике английской литературы XIX–XX веков, к произведениям сестер Бронте и Дафны Дюморье, то Жюстин Пикарди делает их своими главными героями, со всеми их навязчивыми идеями и страстями. Здесь Дафна Дюморье, покупая сомнительного происхождения рукописи у маниакального коллекционера, пишет биографию Бренуэлла Бронте — презренного и опозоренного брата прославленных Шарлотты и Эмили, а молодая выпускница Кембриджа, наша современница, собирая материал для диссертации по Дафне, начинает чувствовать себя героиней знаменитой «Ребекки».
Героя этой документальной повести Виктора Александровича Яхонтова (1881–1978) Великий Октябрь застал на посту заместителя военного министра Временного правительства России. Генерал Яхонтов не понял и не принял революции, но и не стал участвовать в борьбе «за белое дело». Он уехал за границу и в конце — концов осел в США. В результате мучительной переоценки ценностей он пришел к признанию великой правоты Октября. В. А. Яхонтов был одним из тех, кто нес американцам правду о Стране Советов. Несколько десятилетий отдал он делу улучшения американо-советских отношений на всех этапах их непростой истории.
Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — классик русской литературы. Диапазон жанров, в которых писал А.К. Толстой, необычайно широк: от яркой сатиры («Козьма Прутков») до глубокой трагедии («Смерть Иоанна Грозного» и др.). Все произведения писателя отличает тонкий психологизм и занимательность повествования. Многие стихотворения А.К. Толстого были положены на музыку великими русскими композиторами.Третий том Собрания сочинений А.К. Толстого содержит художественную прозу и статьи.http://ruslit.traumlibrary.net.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
На необъятных просторах нашей социалистической родины — от тихоокеанских берегов до белорусских рубежей, от северных тундр до кавказских горных хребтов, в городах и селах, в кишлаках и аймаках, в аулах и на кочевых становищах, в красных чайханах и на базарах, на площадях и на полевых станах — всюду слагаются поэтические сказания и распеваются вдохновенные песни о Ленине и Сталине. Герои российских колхозных полей и казахских совхозных пастбищ, хлопководы жаркого Таджикистана и оленеводы холодного Саама, горные шорцы и степные калмыки, лезгины и чуваши, ямальские ненцы и тюрки, юраки и кабардинцы — все они поют о самом дорогом для себя: о советской власти и партии, о Ленине и Сталине, раскрепостивших их труд и открывших для них доступ к культурным и материальным ценностям.http://ruslit.traumlibrary.net.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".