Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [40]
Глава 23
Алексей Петрович Задонов ехал в сторону Волоколамска. У него было редакционное задание написать очерк или рассказ о командире одного из полков, который, атаковав какую-то небольшую станцию, захватил ее, был отрезан от своей дивизии, четыре дня дрался в окружении, вырвался из него, сохранив знамя.
Информация об этом командире полка поступила в редакцию «Правды» из наградного отдела Президиума Верховного Совета СССР, куда командование Западным фронтом послало представление о присвоении комполка звания Героя Советского Союза. Главный редактор газеты Поспелов отыскал Задонова через политуправление фронта и по телефону дал ему это задание, подчеркнув, что действия полка и его командира являются тем примером, который так необходим сегодня Красной армии для успешного сопротивления врагу.
Задонов в это время сидел в Можайске, томился в ожидании, когда починят его машину, столкнувшуюся с полуторкой на скользкой от грязи дороге. Слава богу, ни он, ни его шофер, сержант Чертков, не пострадали, но машину помяло и что-то такое стряслось с мотором. Чертков машину чинит сам в автодорожной мастерской, объяснив Алексею Петровичу, что сам — это надежнее и быстрее.
Выехали только на третий день.
Дорога, чем дальше, тем хуже и хуже, точно по ней прошелся гигантским плугом пьяный пахарь, которому не было жаль ни коня, ни себя, ни, тем более, дороги. За Можайском, где тысячи горожан строили полосу укреплений, все чаще путь преграждали воронки от бомб, которые никто не засыпал: то ли считали ненужным, то ли некому было это делать. На дороге, а больше по обочинам, то грудой, то в одиночку, попадались разбитые телеги, трупы лошадей, над которыми галдели стаи ворон, перевернутые, сгоревшие, разграбленные остовы грузовых и легковых автомобилей, иногда танки, броневики и пушки, чаще всего тоже разобранные на запчасти хозяйственными шоферами и прочим военным и невоенным людом. В стороне от дороги виднелись иногда останки самолетов, но чьи эти самолеты, как они там очутились, Алексею Петровичу разобрать было трудно. Да и не очень-то хотелось: за три минувших месяца, что он покинул Москву, то приближаясь к фронту вплотную, то удаляясь от него, он насмотрелся всякого, ко всему привык и уже ничто не вызывало у него того болезненно острого любопытства, которое толкало его поначалу то в одну, то в другую сторону, где происходило что-то значительное, не давая засиживаться на одном месте. Теперь, наоборот, он не испытывал особого желания куда-то ехать и что-то искать. В сущности, удовлетворять потребности редакции в «жареных» материалах можно и никуда не ездя, сидя при штабе фронта: и общая обстановка виднее, и люди с передовой сюда заглядывают частенько, и впечатлений — хоть отбавляй: то бомбят, то где-то высадились немецкие парашютисты, то поймали шпионов или диверсантов, то на каком-то участке фронта вырвались из окружения какие-то части. И все-таки, когда надо ехать и нельзя отвертеться, Алексей Петрович легко покидал насиженное место и пускался в путь, получая удовольствие и от самой дороги, и от возможности встречи с чем-то неожиданным и небывалым.
Дорога практически пустынна. Разве что промелькнет мимо встречная одинокая машина или подвода, и снова никого и ничего. Это казалось странным, если учесть, что немцы движутся к Москве и кто-то должен их в нее не пустить. Если эти кто-то находятся впереди, то должны существовать тыловые службы, должно что-то подпирать передовые части — не женщины же и подростки, роющие окопы и противотанковые рвы на подступах к Можайску.
Моросил дождь, размывая грязь, занесенную на асфальт с обочин и грунтовых дорог. Пелена тумана застилала унылые поля, черные деревеньки и побуревшие леса. Над всем этим низко висело серое небо и сочилось, как мокрая тряпка, кинутая на забор для просушки. Грачи и вороны сидели, нахохлившись, на проводах, словно живые ноты на нотных линейках, срывались с них при приближении машины, и ноты эти беззвучно относило в поля, где не виднелось ни одного работающего человека. Казалось, что все попряталось куда-то в ожидании хорошей погоды и, как только выглянет солнце, тут же всё и вывалится из лесов и болот, запрудит дорогу и двинется… конечно же, на запад, потому что рано или поздно должно возникнуть это движение, не может не возникнуть, не имеет права. Именно по этой дороге, или почти по этой, двигалась, покинув Москву, двунадесятиязычная армия Наполеона, которую русская армия заставила повернуть от Малоярославца на старую Смоленскую дорогу… И вот опять по этим же дорогам идут новые завоеватели, — и опять почти вся Европа, — и не может быть, чтобы для них не повторилась старая история. Не может этого быть. Не должно.
Эта странная и пока еще ничем не подкрепленная уверенность жила в Алексее Петровиче, в Черткове, припавшему к баранке, в тысячах других людей, жила вопреки всему, что видели глаза, слышали уши и что происходило на протяжении огромного фронта, почти безостановочно откатывающегося на восток, оставляя за собой города и села, заводы и фабрики, окруженные и гибнущие армии, беззащитное гражданское население. А ведь немцы гибли тоже, горели их танки и самолеты, но на смену выходили и выползали новые, и казалось, что этот поток неисчерпаем. И все-таки вера, что все это вот-вот должно обратиться вспять, жила вопреки всему, и с каждым днем укреплялась.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Книга немецкого автора Манфреда Кюнне читается как увлекательный исторический роман. Канвой для него служат действительные события, связанные с первым открытием каучука в бассейне Амазонки, грабительскими походами испанских конкистадоров, с историей организации плантаций каучуконосов на юге Азии и в Африке. События, описываемые в книге, живо перекликаются с последовавшей широко развернувшейся борьбой колониальных стран за национальную независимость. Очень ярко показано проникновение монополистического капитала в различные сферы жизни ряда азиатских и африканских государств, а также стран Латинской Америки, ярко и живо описаны ужасы, творившиеся в колониальных странах белыми завоевателями и цивилизаторами.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уже XX веков имя Иуды Искариота олицетворяет ложь и предательство. Однако в религиозных кругах христиан-гностиков всё настойчивее звучит мнение, основанное на якобы найденных свитках: "Евангелие от Иуды", повествующее о том, что Иисус Христос сам послал лучшего и любимого ученика за солдатами, чтобы через страдание и смерть обрести бессмертие. Иуда, беспрекословно выполняя волю учителя, на века обрекал свое имя на людское проклятие.Так кто же он – Иуда Искариот: великий грешник или святой мученик?
Алексей Константинович Толстой (1817–1875) — классик русской литературы. Диапазон жанров, в которых писал А.К. Толстой, необычайно широк: от яркой сатиры («Козьма Прутков») до глубокой трагедии («Смерть Иоанна Грозного» и др.). Все произведения писателя отличает тонкий психологизм и занимательность повествования. Многие стихотворения А.К. Толстого были положены на музыку великими русскими композиторами.Третий том Собрания сочинений А.К. Толстого содержит художественную прозу и статьи.http://ruslit.traumlibrary.net.
Знаете ли вы, что великая Коко Шанель после войны вынуждена была 10 лет жить за границей, фактически в изгнании? Знает ли вы, что на родине ее обвиняли в «измене», «антисемитизме» и «сотрудничестве с немецкими оккупантами»? Говорят, она работала на гитлеровскую разведку как агент «Westminster» личный номер F-7124. Говорят, по заданию фюрера вела секретные переговоры с Черчиллем о сепаратном мире. Говорят, не просто дружила с Шелленбергом, а содержала после войны его семью до самой смерти лучшего разведчика III Рейха...Что во всех этих слухах правда, а что – клевета завистников и конкурентов? Неужели легендарная Коко Шанель и впрямь побывала «в постели с врагом», опустившись до «прислуживания нацистам»? Какие еще тайны скрывает ее судьба? И о чем она молчала до конца своих дней?Расследуя скандальные обвинения в адрес Великой Мадемуазель, эта книга проливает свет на самые темные, загадочные и запретные страницы ее биографии.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".