Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [31]
— Похоже, нет уже не только войск, но и самого фронта, товарищ генерал: профукали.
Лукин выпрямился во весь свой высокий рост, сверкнул серыми глазами, вздернул тяжелый подбородок, голос его зазвенел:
— Пока мы живы, фронт есть и будет, товарищ полковник! — Помолчал немного, продолжил все тем же размеренным голосом: — Сейчас не место и не время выяснять, кто виноват в том, что случилось. Потом разберемся. Кто останется жив. Я же собрал вас для того, чтобы решить сообща, что нам делать. Новый командующий Западным фронтом генерал армии Жуков потребовал от нас нацеливаться на прорыв. Он требует, чтобы мы прорвали линию обороны противника в течение 10–11 октября. И ни днем позже. При этом Жуков требует сохранить тяжелое вооружение. Он предлагает нам прорываться либо на Гжатск, либо на Сычевку. Есть у кого-нибудь свое мнение на этот счет?
Поднялся генерал-майор, командир Второй дивизии, подтянутый, застегнутый на все пуговицы, с лицом решительным и дерзким взглядом глубоко упрятанных в подбровья глаз.
— Разрешите, товарищ командующий?
— Слушаем вас, товарищ Вашкевич.
— Прорываться надо там, где у немцев имеется слабина. А мы со всей определенностью не знаем, где таковая имеется. Основываться на догадках и предположениях — это значит окончательно погубить людей. Нужна глубокая разведка и точные данные. Иначе и дальше будем тыркаться, как слепые котята.
— У вас все?
— Так точно.
— Что касается разведки, то она действует, — снова заговорил генерал Лукин. — Но сидеть и ждать, когда все прояснится, мы не можем: дорог каждый час. К тому же рекомендации нового командующего фронта Жукова, надо думать, основываются не только на догадках и предположениях. Теперь о том, с чем мы пойдем на прорыв. Наши танковые бригады потеряли до семидесяти процентов личного состава, из бронетехники осталось не более десяти единиц. Да и у тех танков горючего всего на сто километров хода. Снарядов — по несколько штук на орудие, патронов к пулеметам и винтовкам на час-два активного боя. Самолеты иногда сбрасывают нам боеприпасы и медикаменты, но это капля в море. Какой-либо помощи с внешней стороны окружения по деблокированию ожидать не приходится. Противник продолжает двигаться к Москве, и не трудно догадаться, что у Жукова голова болит больше всего о том, как остановить это движение. Следовательно, наша главная задача, помимо всего прочего, состоит в том, чтобы привлечь к себе как можно больше дивизий противника и тем самым помочь Москве выстоять. Разумеется, эта задача наилучшим образом решится, если мы сумеем прорвать кольцо окружения и вывести подчиненные нам войска к своим. Вместе с тяжелым вооружением. Но есть и другое мнение: организовать круговую оборону и драться до последнего патрона и последнего солдата. Если остановиться на этом варианте, то надо иметь в виду, что немцы могут блокировать нас сравнительно небольшими силами, высвободив остальные для наступления на Москву, и будут ждать, пока мы не передохнем с голоду. Приняв вариант на прорыв, мы, во-первых, выполняем приказ командования; во-вторых, по-прежнему приковываем к себе значительную группировку войск противника; в-третьих, получаем шанс выйти к своим. Да, все наши попытки до этого заканчивались полным провалом и большими потерями. Ясно, что противник за короткий срок успел создать очень плотное внутреннее кольцо окружения. Вокруг Вязьмы сосредоточены его танковые и моторизованные дивизии. Сколько чего, мы не знаем. Наша разведка устанавливает лишь те части противника, которые ближе к нам. Что у них во второй линии, неизвестно. Вот все, что я имел вам сообщить. Теперь прошу высказываться по существу. В связи с традициями нашей армии, первым слово предоставляется младшему по званию. Прошу командира кавдивизии подполковника Стученко.
Подполковник, сухощавый, поджарый, с широкими плечами и резкими чертами лица, поднялся, пробежал пальцами вдоль ремня, собирая складки гимнастерки сзади, поправил шашку, пригладил спутанные волосы. Кашлянул: ему впервые приходилось выступать перед такой аудиторией. К тому же его не устраивал ни один из названных вариантов. Он уже не раз обжигался на том, как пехотное начальство использует его кавдивизию — отвратительно использует, не считаясь ни с людьми, ни с обстоятельствами. Следовательно, и дальше собирается делать то же самое. А его кавдивизия, несмотря на понесенные по вине пехотного командования потери, единственное здесь более-менее сохранившееся воинское формирование, способное наносить противнику неожиданные и весьма болезненные удары. Его коням не нужен бензин, а конники могут, в конце концов, пользоваться и холодным оружием. И этим же оружием добывать немецкое, чтобы им же немцев и бить.
— Я, товарищи, так считаю, что надо разбиться на группы, — произнес подполковник Стученко и с подозрением оглядел собравшихся. — Скажем, на дивизии, если иметь в виду, что в большинстве дивизий и полноценного полка не наскребётся. И этими, так сказать, группами просачиваться скрозь немецкие заслоны. А тут уж как кому повезет. Такая моя точка зрения на текущий момент. — И подполковник опустился на лавку. Но тут же вскочил. — Все равно мы к этому решению придем не сегодня, так завтра. И у меня имеется предложение.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Пугачёвское восстание 1773–1775 годов началось с выступления яицких казаков и в скором времени переросло в полномасштабную крестьянскую войну под предводительством Е.И. Пугачёва. Поводом для начала волнений, охвативших огромные территории, стало чудесное объявление спасшегося «царя Петра Фёдоровича». Волнения начались 17 сентября 1773 года с Бударинского форпоста и продолжались вплоть до середины 1775 года, несмотря на военное поражение казацкой армии и пленение Пугачёва в сентябре 1774 года. Восстание охватило земли Яицкого войска, Оренбургский край, Урал, Прикамье, Башкирию, часть Западной Сибири, Среднее и Нижнее Поволжье.
Исторические миниатюры Валентина Пикуля – уникальное явление в современной отечественной литературе, ярко демонстрирующее непревзойденный талант писателя. Каждая из миниатюр, по словам автора, “то же исторический роман, только спрессованный до малого количества”.Миниатюры, включенные в настоящее издание, представляют собой галерею портретов ярких исторических личностей XIX веков.
Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.В том вошли вторая книга.
«… до корабельного строения в Воронеже было тихо.Лениво текла река, виляла по лугам. Возле самого города разливалась на два русла, образуя поросший дубами остров.В реке водилась рыба – язь, сом, окунь, щука, плотва. Из Дона заплывала стерлядка, но она была в редкость.Выше и ниже города берега были лесистые. Тут обитало множество дичи – лисы, зайцы, волки, барсуки, лоси. Медведей не было.Зато водился ценный зверь – бобер. Из него шубы и шапки делали такой дороговизны, что разве только боярам носить или купцам, какие побогаче.Но главное – полноводная была река, и лесу много.
Как детский писатель искоренял преступность, что делать с неверными жёнами, как разогнать толпу, изнурённую сенсорным голодом и многое другое.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".