Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [33]
Командир 2-й дивизии, бывшей дивизии народного ополчения Сталинского района города Москвы, генерал Вашкевич, наблюдал, как масса людей, повозок и машин медленно надвигается на позиции артиллерии, изготовившейся к стрельбе. Он нервно поглядывал на часы, понимая, что остановить в ближайшие минуты эту стихию не удастся, что порядок следования частей или плохо продуман, или еще хуже организован, что, наконец, надо или немедленно начинать атаку, или отложить ее до утра.
Потребовав от ординарца коня, он кинулся к командующему объединенной группировкой войск генералу Лукину, КП которого располагался в километре южнее на небольшой высоте.
Он гнал в открытую по берегу речушки, зная, что немцы видят его и могут обстрелять. И было странно, что они не стреляют.
Взлетев на холм и спрыгнув с коня, генерал Вашкевич подошел к Лукину. Закатное солнце освещало высокую фигуру командующего, и Вашкевич впервые заметил, как густо посеребрилась его голова за последние два дня.
— Что случилось? — спросил Лукин, не дожидаясь доклада комдива.
— Надо отложить атаку на утро, товарищ командующий, — ответил тот и тут же начал торопливо доказывать, почему это нужно сделать: — Надо отвести тылы назад, привести в порядок перемешавшиеся части, иначе они или сомнут атакующие полки, или будут расстреляны противником.
— Вашкевич, ты не представляешь всей обстановки, — заговорил генерал Лукин со злой усмешкой на узких губах. — Или мы сегодня, сейчас! прорвемся, или к утру нас сомнут. Немцы знают, что мы здесь. Они знают, что мы готовимся к прорыву. Пока нам противостоят лишь отдельные части. К утру здесь будут танковые дивизии, и нам тогда не пройти. Это ты понимаешь?
— Понимаю.
— А если понимаешь, так иди и прорывайся. Желаю успехов.
— Есть прорываться, товарищ командующий, — кинул руку к фуражке генерал Вашкевич, вскочил на коня и погнал назад.
И опять немцы не стреляли. Или их действительно было слишком мало, или они не хотели раскрывать свои позиции, ожидая атаки. Но теперь это уже не имело никакого значения.
Солнце висело над самым горизонтом. Длинные тени тянулись от деревьев и кустов. Кое-где еще золотились березы на фоне темно-зеленых елей и бурого чернолесья, золотилась пожухлая трава, ни лист не шелохнется, ни травинка. Во всем мире сгустилась такая неподвижная тишина, которая не позволяла поверить, что она вот-вот взорвется грохотом орудий, пулеметными очередями, криками боли и отчаяния. Даже гомон десятков тысяч людей, сгрудившихся на тесном пространстве, затих и как бы затаился. И куда-то исчезли немецкие самолеты, которые весь день бомбили колонны войск, продирающиеся сквозь леса.
Стрелки на часах сошлись на 16–00.
Тотчас же оглушительно рявкнули 152-миллиметровые гаубицы. Им вторили орудия меньших калибров. Полки 2-й дивизии начали выходить из лесу на сырую луговину, примыкающую к реке. На левом фланге шла бригада морской пехоты. Под ногами чавкала вода. Развернуться негде, поэтому шли густыми колоннами, надеясь ими перейти речку и уже за ней начать разворачиваться в цепи.
Генерал Вашкевич видел, как передние ряды вошли в воду там, где места перехода вброд заранее обозначены вешками. Вода после недавно прошедших дождей кое-где доходила до пояса.
Немцы молчали.
Передовые роты, преодолев речку, начали разворачиваться в цепи. Все это делалось под грохот артиллерийской канонады. Едва цепи двинулись к селу, обходя его с флангов, к реке устремился понтонный батальон, который должен наладить переправу для танков, транспорта и других войск. За ними надвигались повозки и сбившиеся в толпы батальоны вторых эшелонов.
Вот тогда-то немцы и открыли огонь.
С окраины села, слева — от леса, справа — с холма ударили пулеметы, счетверенные зенитные установки, минометы и орудия. Вокруг вдруг все замерцало густыми огнями выстрелов; стон снарядов и мин, частые взрывы, визг осколков, свист пуль, яростное дудуканье зенитных установок — все это обвалилось на людей грохотом и ревом, прижало цепи к земле. Вскакивающие кое-где командиры не успевали произнести и двух слов, как тут же падали убитыми.
Наши минометчики выпустили несколько дымовых зарядов, и белые дымы стали медленно наползать на луговину перед селом, укрывая атакующих. Но стрельба со стороны немцев не прекратилась, она даже усилилась. И слышно было, как сзади, в лощине, где яблоку упасть негде от тесноты сгрудившихся людей и лошадей, особенно густо рвутся снаряды и мины, как стонет от боли и ужаса раздираемая ими человеческая масса.
И тогда атакующие поползли. В надвигающихся сумерках зашевелилась трава, густая осока, низкие кусты ивняка. Казалось, сама земля со всем, что на ней росло, двинулась вперед, к окраине села, издавая глухой, отчаянный стон. Атакующие ползли, перелезая через трупы своих товарищей, через раненых, замирали на мгновение в воронках, остро пахнущих сгоревшей взрывчаткой, делали пару выстрелов из винтовки или выпускали короткую очередь из автоматов и ручных пулеметов по светлячкам выстрелов и ползли дальше. С матом, с воем, с хрипом и стонами.
Глава 20
Двадцатитрехлетний командир стрелковой роты лейтенант Скобелев, бывший студент исторического факультета Московского университета, собиравшийся стать археологом, с третьего курса пошедший добровольцем в народное ополчение, полз быстро, хотя, быть может, не впереди всех. Он полз, не оглядываясь, не думая о том, ползет ли за ним его рота или нет: вой и крики, стон и хрип, прорывавшиеся сквозь грохот разрывов и стрельбу, толкали его навстречу огненным сполохам, которые все приближались и приближались. Даже если он полз один, это уже ничего не значило: назад у него дороги не было.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Маленькое мелодраматичное событие из бурной жизни базилиссы Феодоры.
Тит Божественный — под таким именем он вошел в историю. Кто был этот человек, считавший себя Богом? Он построил Колизей, но разрушил Иерусалим. Был гонителем иудеев, но полюбил прекрасную еврейку Беренику. При его правлении одни римляне строили водопроводы, а другие проливали кровь мужчин и насиловали женщин. Современники называли Тита «любовью и утешением человеческого рода», потомки — «вторым Нероном». Он правил Римом всего три года, но оставил о себе память на века.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Повесть о четырнадцатилетнем Василии Зуеве, который в середине XVIII века возглавил самостоятельный отряд, прошел по Оби через тундру к Ледовитому океану, изучил жизнь обитающих там народностей, описал эти места, исправил отдельные неточности географической карты.
«Кто любит меня, за мной!» – с этим кличем она первой бросалась в бой. За ней шли, ей верили, ее боготворили самые отчаянные рубаки, не боявшиеся ни бога, ни черта. О ее подвигах слагали легенды. Ее причислили к лику святых и величают Спасительницей Франции. Ее представляют героиней без страха и упрека…На страницах этого романа предстает совсем другая Жанна д’Арк – не обезличенная бесполая святая церковных Житий и не бронзовый памятник, не ведающий ужаса и сомнений, а живая, смертная, совсем юная девушка, которая отчаянно боялась крови и боли, но, преодолевая страх, повела в бой тысячи мужчин.
В историческом романе видного узбекского писателя Максуда Кариева «Спитамен» повествуется о событиях многовековой давности, происходивших на земле Согдианы (территории, расположенной между реками Амударьей и Сырдарьей) в IV–III вв. до н. э. С первого дня вторжения войск Александра Македонского в среднюю Азию поднимается широкая волна народного сопротивления захватчикам. Читатель станет соучастником давних событий и узнает о сложной и полной драматизма судьбе талантливого полководца Спитамена, возглавившего народное восстание и в сражении при реке Политимете (Зеравшане) сумевшего нанести первое серьезное поражение Александру Македонскому, считавшемуся до этого непобедимым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".