в которой рассказывается о том, как царь Петр посылал к орловскому воеводе четверых драгун с бумагой, и как они ехали, и что видели, и о чем меж собою разговаривали
В городе Воронеже было корабельное строение. Со всей России гнали сюда мужиков и везли разные припасы. Но сколько ни гнали, сколько ни везли – ничего не хватало: ни припасов, ни мужиков. Корабельное строение было как прорва.
Государь Петр Алексеевич писал указы: орловскому воеводе – давай уголь и яблоки, усманскому – давай солонину и хлеб, белоколодскому – лес, елецкому – холстину, землянскому – еще что, и все – давай, давай!
Конечно, воеводы, псы несытые от века, брали с избытком, драли с мужика три шкуры, совсем в отделку разорили.
Главным же разорением была повинность. Людей угоняли на корабельное строение не жалеючи, и села пустели. И мужики от воеводского грабежа и повинностей сильно обесхлебели. Они стали бегать с верфей и писать царю челобитные: «От брегантинного строения и от протчех повинностей мы обезлошадели и кормитца нам стало нечем. Помилуй, государь».
Но Петр Алексеевич такие жалобы почитал за воровство и велел мужикам потачки не давать.
Однажды шаутбенахт полковник Балтазар Емельяныч де Лозьер написал государю рапорт:
«Господин Бонбардир! Прикажи давать в кузницы угольев довольно. Жалуются мастера и кричат, что угольев нету, затем-де наше дело стало. Прошу твоего, господин Бонбардир, жалованья, не давай больше мастерам кричать и жалиться».
Как-то раз утром, после адмиралтейского гезауфа, захотелось государю пожевать моченого яблочка. Он кликнул своего повара Фельтена и велел подать. А Фельтен сказал:
– Вчера последнюю бочку докушали.
Тогда Петр Алексеевич подписал бумагу, к которой была приложена адмиралтейская печать. Печать изображала корабль в полном оснащении и заглавную латинскую литеру «Р».
Адмиралтеец господин Апраксин назначил четырех драгун и велел им доставить царскую бумагу в близлежащий городок Орлов. И там передать ее в руки воеводе.
За старшого с драгунами поехал ефрейтор Афанасий Песков. Он был родом из Орлова и ехал туда с охотой.
Был март. Весна близилась, снег побурел, слежался, сделался ноздреватый. Дул гнилой ветер. Дорога была трудная, неудобная. Кони то и дело проваливались по бабки. Ехали шагом.
Орловский большак в то время был людный, проезжий. Он шел от Воронежа до Тамбова. Городок Орлов лежал на пути.
Драгуны ехали, глядели по сторонам. По правую руку расстилалась степь, по левую – на горизонте – синел лес, Усманский бор.
Часто встречались длинные обозы. На воронежское корабельное строение везли лес, хлеб, железо, убоину. Говяжьи туши лиловели из-под рыжих рогож. Коняги падали, выбиваясь из сил. На них злобно кричали возчики.
В селе Усмани Собакиной навстречу драгунам попалось человек с двадцать мужиков. У них были связаны за спиной руки, многие шли без шапок. Мужиков вели пешие солдаты.
Афанасий Песков и начальник пешего конвоя приложили ладони к войлочным треуголам, поздоровались.
– Нетчики?[1] – спросил Песков.
– Они, – сердито сказал пеший начальник. – Дураки! Которые есть по третьему разу с верфей бегают, а все в свою деревню.
– Родимая сторонка, – вздохнул Песков. – Куда ж еще побежишь?
Он был добрый мужик и жалел нетчиков. Нo один из связанных дерзко засмеялся.
– Теперя ученые, – сказал он, – теперя знаем, куды бегать.
– Поскалься у меня! – равнодушно сказал конвойный и пихнул мужика ружьем.
Песков проводил их взглядом и покачал головой.
– Эх, и окаянная же наша должность, – плюнул он. – По мундиру, по шарфу – как бы солдаты, а что делаем! Хуже профостов…
– Крест целовали, – сказал драгун Зыков, – присяга.
Он был служака: прикажут – отцу родному спустит шкуру.
Песков ничего не сказал.
От Воронежа до Орлова считали двадцать пять верст. Песковские драгуны выехали из города не рано и по дорожной неудобности только к обеду сделали половину пути, добрались до села Бобякова.
Тут Афанасий скомандовал привал, и драгуны, привязав коней к плетню, пошли в кабак. Он стоял при дороге, на нем никакой вывески не виднелось, но на крыше торчал длинный шест с привязанным к нему пучком седого ковыля. И это обозначало: кабак.
В избе было многолюдство – мужики и солдаты. И некий проезжий дворянин, коего вчерашнюю ночь под Тресвятским селом обобрали разбойники. Он сам был из города Усмани, в Воронеж ехал по компанскому корабельному делу, а его обобрали. Деньги – сто сорок рублев – взяли и лошадей. Деньги в штаны были зашиты, в гашник, но все равно – нашли: свой холоп, Костентин-кучер, вор, собака, указал. И сам ушел с душегубцами, а его, боярина, голого и босого, на дороге кинул. И вот он теперь добирается до города – яко наг, яко благ, яко нет ничего. Да еще и царь, его императорское величество, спросит.
– Этот спросит! – засмеялся пьяный мужик. – Этот из души три души вынет!
Драгун Зыков строго поглядел на мужика, и тот стушевался.
А хозяин, кабатчик, лысинкой и белой бородкой похожий на святителя чудотворца Миколу, сказал, что такое душегубство все от кораблей, что до корабельного строения по тутошним местам про разбойников и не слыхивали.
