Жернова. 1918-1953. В шаге от пропасти - [16]

Шрифт
Интервал

И после этого письма ни строчки ни от него, ни от золовки.


С одним из последних эшелонов отправили остатки оборудования и семьи рабочих и служащих. С этим же эшелоном Петр Степанович отправил и свою семью: жену с тремя внуками и тещей. Сам намеревался уехать с последним эшелоном и последней бригадой такелажников.

Вера Афанасьевна, пока эшелон не тронулся, стояла в тамбуре вагона, прижавшись к Петру Степановичу, время от времени всхлипывая и теребя лацкан его пиджака, давала всякие мелкие наставления, тут же забывала, о чем только что говорила, и начинала сначала:

— Ты домой-то, Петюша, иногда заглядывай, а то жулье всякое… последнее унесут… и окна не забудь закрыть перед отъездом… и вьюшку, если топить будешь… — И тут же всхлипывала, прижималась лицом к его груди, а руками суетливо обшаривала его голову, лицо, точно слепая.

— Ну, будет тебе, будет, — успокаивал жену Петр Степанович, гладил ее полные плечи, а сам думал о том, что сегодня же надо погрузить в два вагона весь лес, то есть доски и бревна, а в другие два кирпич, из которого собирались еще в августе класть стены для нового цеха. А еще куда-то нужно погрузить арматуру, формовочную землю и много еще всякого, без чего не начнешь производства на новом месте. Да и директор завода звонил и приказал брать все, что только можно взять, даже остатки угля и старые насосы, которые списали, но не успели сдать в металлолом. Оказывается, на новом месте не только стен под новое производство нет, но и людям жить совершенно негде, так что каждый гвоздь на учете, каждый кирпич и мешок цемента. А коли так, то надо будет поснимать рамы вместе со стеклами из производственных корпусов и даже из жилых домов, забрать кровельное железо, шпалы для новой узкоколейки и, если будет время и останется место в вагонах, разобрать пару сборных домиков пионерлагеря — все какое-то жилье на первое время. Тем более что если придет сюда фронт, то все это может быть уничтожено бомбежками и пожарами, а там, на новом месте, людям надо жить и работать.

Наконец паровоз дал длинный прощальный гудок, Петр Степанович в последний раз поцеловал жену, разжал ее руки и спрыгнул с высокой ступеньки вагона на кучу шлака. Мимо проплывали вагонные окна, лица людей, прощальные голоса, горбами торчащие на открытых платформах станки, бочки, цистерны, потом снова несколько плацкартных вагонов, и опять товарные, а в самом конце заводская маневровая «кукушка» пыхтит и чадит непомерно большой конической трубой, усиленно крутит свои колеса, и кажется, будто этот старенький паровозик старается из последних сил не отстать от поезда, влекомого в неизвестность мощным ФэДэ.

Петр Степанович вздохнул с облегчением и широко зашагал к проходной завода, чтобы довершить начатую работу. Мотодрезина, урча и кашляя, сновала по территории, подбирая все, что еще можно было подобрать. Под навесом дебаркадера рабочие ремонтировали старые списанные вагоны, обшивали их досками; саперы под командованием пожилого лейтенанта-резервиста закладывали взрывчатку под многотонные конверторы и заводские корпуса, тянули провода в одну точку от подрывных зарядов. Спешили: немец был где-то близко, не дай бог задержаться и не успеть уехать вовремя. Да и обещанный паровоз должен прибыть из Краматорска не сегодня завтра, и если к его прибытию не успеть загрузить состав, паровоз могут забрать другие.


Через пару дней ранним утром вдруг застучали зенитки в районе поселка имени Фрунзе, и высоко в небе стали распускаться белые клубочки, а значительно выше этих бесполезных клубочков кружил маленький самолетик, и оттуда вниз стекало назойливое прерывистое зудение.

— Разведчик, — со знанием дела произнес командир саперов лейтенант Волокитин с черными петлицами и серебристыми топориками в них. — Черт его достанешь. — И, махнув рукой, заключил: — Того и гляди, нагрянут.

Зенитки, стрельнув еще пару раз, замолкли, а в наступившей тишине стал вдруг слышен далекий гул, напоминающий грозу, но говорящий явно не о грозе, а о том, что надвигается оттуда, с северо-запада, что-то неумолимо жестокое, не рассуждающее и не щадящее ничего и никого.

Петра Степановича этот гул подстегнул, как старую лошадь посвист кнута. Он затрусил к дебаркадеру, где шла погрузка последних вагонов. Рабочим помогали и саперы, и женщины из рабочего поселка, которые не могли уехать хотя бы потому, что всех увезти невозможно.

Неподалеку вдруг рвануло.

Петр Степанович вздрогнул и остановился, будто налетел на столб, и со страхом глянул в ту сторону. То, что он увидел, заставило сжаться от боли его сердце: в клубах дыма медленно оседала доменная печь соседнего завода. Потом прогремел второй взрыв, третий, и пошло громыхать по всей длинной линии заводов, выстроившихся вдоль железной дороги, ведущей к Харькову и далее на Москву.

«Боже мой! — с тоской думал Петр Степанович, слушая эти взрывы. — Ведь столько труда, столько труда вложено в эти домны, в эти заводские корпуса… во все то, что создавалось здесь последние десять лет на моих глазах и моими же руками. Поднимется ли это вновь или со временем ржавой трухой сравняется с землей и порастет бурьяном? Вернусь ли я когда-нибудь сюда, или жизнь моя окончится в чужих краях?»


Еще от автора Виктор Васильевич Мануйлов
Жернова. 1918–1953. После урагана

«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.


Жернова. 1918–1953. Обреченность

«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.


Жернова. 1918–1953.  Москва – Берлин – Березники

«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».


Жернова. 1918-1953. Вторжение

«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.


Жернова. 1918–1953. Выстоять и победить

В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…


Жернова. 1918–1953

«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».


Рекомендуем почитать
Детские годы в Тифлисе

Книга «Детские годы в Тифлисе» принадлежит писателю Люси Аргутинской, дочери выдающегося общественного деятеля, князя Александра Михайловича Аргутинского-Долгорукого, народовольца и социолога. Его дочь княжна Елизавета Александровна Аргутинская-Долгорукая (литературное имя Люся Аргутинская) родилась в Тифлисе в 1898 году. Красавица-княжна Елизавета (Люся Аргутинская) наследовала героику надличного военного долга. Наследуя семейные идеалы, она в 17-летнем возрасте уходит добровольно сестрой милосердия на русско-турецкий фронт.


Недуг бытия (Хроника дней Евгения Баратынского)

В книге "Недуг бытия" Дмитрия Голубкова читатель встретится с именами известных русских поэтов — Е.Баратынского, А.Полежаева, М.Лермонтова.


Морозовская стачка

Повесть о первой организованной массовой рабочей стачке в 1885 году в городе Орехове-Зуеве под руководством рабочих Петра Моисеенко и Василия Волкова.


Тень Желтого дракона

Исторический роман о борьбе народов Средней Азии и Восточного Туркестана против китайских завоевателей, издавна пытавшихся захватить и поработить их земли. События развертываются в конце II в. до нашей эры, когда войска китайских правителей под флагом Желтого дракона вероломно напали на мирную древнеферганскую страну Давань. Даваньцы в союзе с родственными народами разгромили и изгнали захватчиков. Книга рассчитана на массового читателя.


Избранные исторические произведения

В настоящий сборник включены романы и повесть Дмитрия Балашова, не вошедшие в цикл романов "Государи московские". "Господин Великий Новгород".  Тринадцатый век. Русь упрямо подымается из пепла. Недавно умер Александр Невский, и Новгороду в тяжелейшей Раковорской битве 1268 года приходится отражать натиск немецкого ордена, задумавшего сквитаться за не столь давний разгром на Чудском озере.  Повесть Дмитрия Балашова знакомит с бытом, жизнью, искусством, всем духовным и материальным укладом, языком новгородцев второй половины XIII столетия.


Утерянная Книга В.

Лили – мать, дочь и жена. А еще немного писательница. Вернее, она хотела ею стать, пока у нее не появились дети. Лили переживает личностный кризис и пытается понять, кем ей хочется быть на самом деле. Вивиан – идеальная жена для мужа-политика, посвятившая себя его карьере. Но однажды он требует от нее услугу… слишком унизительную, чтобы согласиться. Вивиан готова бежать из родного дома. Это изменит ее жизнь. Ветхозаветная Есфирь – сильная женщина, что переломила ход библейской истории. Но что о ней могла бы рассказать царица Вашти, ее главная соперница, нареченная в истории «нечестивой царицей»? «Утерянная книга В.» – захватывающий роман Анны Соломон, в котором судьбы людей из разных исторических эпох пересекаются удивительным образом, показывая, как изменилась за тысячу лет жизнь женщины.«Увлекательная история о мечтах, дисбалансе сил и стремлении к самоопределению».


Жернова. 1918–1953.  Большая чистка

«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».


Жернова. 1918–1953. Старая гвардия

«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.


Жернова. 1918–1953. Клетка

"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.


Жернова. 1918–1953.  Двойная жизнь

"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".