Жернова. 1918–1953. После урагана - [3]
— Я отдал соответствующие распоряжения, товарищ Сталин. Нацелил их на версию, способную опорочить нашу армию. Но если этим делом занимается кто-то из наших военнослужащих, то о моем распоряжении станет известно всем, и они притихнут.
— Очень может быть, — произнес Сталин, вернувшись к столу. — Продолжайте заниматься своими делами. Разберемся.
Глава 2
— Стоять! Оружие на землю! Руки вверх! Стреляем без предупреждения! — раздались громкие уверенные команды в ночной тишине.
И вслед за этим лязг передергиваемых затворов автоматов и короткая очередь — огненная струя прошла над головами едва различимых в темноте человеческих фигур, мгновенно слившихся с темными развалинами берлинского пригорода.
Вылепившийся из темноты переулка советский патруль, приближался, рассыпавшись редкой цепью, с опаской, но неуклонно.
Что-то железное стукнуло о камни мостовой и трескуче прокатилось метра два.
Рвануло, взвизгнули осколки, но патрульные, парни бывалые, прошедшие войну, успели упасть и распластаться за грудами камней.
Неизвестные метнулись в развалины, длинные автоматные очереди вспороли тишину и пронзили темноту светящимися трассами…
Кто-то там, в развалинах, вскрикнул, затем простучала короткая очередь — и все стихло.
Патрульные поднялись и короткими перебежками достигли остатков стены небольшого дома с черными провалами окон.
Вспыхнул свет фонарика.
Перед патрульными лежал человек в форме капитана советской армии, лежал на спине, лицо его было сплошная кровавая каша. Видать, капитана ранило, его добили свои же, но так, чтобы невозможно было узнать. Чуть в стороне обнаружили еще труп — гражданского человека лет пятидесяти с перерезанным горлом.
Убитых обыскали. У капитана нашли офицерское удостоверение на имя Премьерова Петра Гавриловича, восемнадцатого года рождения, русского, а также партийный билет на то же имя. У гражданского обнаружили паспорт на имя Карла Вильке.
Молодой лейтенант, старший комендантского патруля, оставил у трупов своих солдат, приказал им не терять бдительности, потому что сообщники одного из двоих могут вернуться, а сам кинулся к ближайшему телефону.
Вскоре к месту происшествия прибыл следователь «Смерша», трупы забрали и увезли.
Зарезанным оказался бывший член нацистской партии, служивший в СС. Теперь он числился при магистрате по контролю за водопроводными сетями под фальшивой фамилией и, следовательно, по подложным документам. Но самое интересное было то, что убитый капитан тоже не был тем, за кого себя выдавал: действительный капитан Премьеров умер в госпитале от полученных ран еще в марте сорок пятого в Польше, а документы его каким-то необъяснимым образом оказались у человека, явно иудейского происхождения, если судить по обрезанной крайней плоти. Его сообщники, хотя и обезобразили лицо своего товарища до неузнаваемости, документы забрать не успели, а на фотографиях, одинаковых, что на удостоверении, что на партбилете, был изображен человек, действительно похожий на еврея. Спрашивается, зачем весь этот маскарад? Чтобы убить какого-то немца? Пусть даже и бывшего эсэсовца?..
Все это было странным, если не сказать удивительным. В «Смерше» стали вспоминать о других убийствах подобного же рода. И не только в советской зоне оккупации. Гибли все больше бывшие эсэсовцы, гестаповцы и нерядовые члены национал-социалистской партии. В английской зоне оккупации, например, неизвестными был взорван барак с пленными эсэсовцами. Затем был взорван дом, где собиралась молодежь, пела нацистские песни и вскидывала руки в нацистском же приветствии. Кто-то высказал предположение, что все это неспроста, что тут есть некая закономерность. Но более глубокие выводы делать поопасались: выводы уводили в такую даль, из которой не выберешься. Тем более что выводы — дело большого начальства. Пусть у них и болит голова.
Обоих убитых похоронили на одном из пригородных кладбищ, но вскоре труп иудея исчез. Были предложения распутывать этот клубок и дальше, но концов видимых не обнаруживалось, а тот, что имелся, пунктиром уходил в западную зону оккупации и там обрывался.
Когда представитель «Смерша» при штабе советской группы войск доложил об этом деле маршалу Жукову, тот, прочитав рапорт, отложил его в сторону:
— Это дело политическое, — произнес маршал с явным неудовольствием. — Как бы нам не наломать дров. Усильте контроль за всеми военнослужащими наших войск, находящимися вне расположения своих частей, добейтесь того, чтобы все патрули в своем районе знали друг друга в лицо, попробуйте докопаться, каким образом документы умершего капитана попали к неизвестному лицу. Не мне вас учить…
— Пробовали, Георгий Константинович. Установить не удалось. Не исключено, что в этом деле замешан кто-то из наших военнослужащих. Документы всех умерших в госпиталях какое-то время хранятся, затем уничтожаются. Удостоверение капитана Премьерова уничтожено не было. Не исключено, что он его потерял. Партбилет Премьерову не принадлежал. Но и не был фальшивым. То есть чистый экземпляр был украден и заполнен на имя Премьерова, настоящий билет которого до сих пор хранится в политуправлении Восьмого танкового корпуса. К тому же номера билетов не совпадают. Мы даже не знаем, где и когда капитан Премьеров был ранен: из его сослуживцев никого не осталось, спросить не у кого. Имеется только медицинская карта, отмечающая его поступление в госпиталь с тяжелыми пулевыми ранениями в область живота и груди, проведенную операцию и смерть на четвертые сутки. Капитан служил в танковом полку начальником ремонтной базы.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
В начале нашего века Лев Жданов был одним из самых популярных исторических беллетристов. Его произведения, вошедшие в эту книгу, – роман-хроника «Грозное время» и повесть «Наследие Грозного» – посвящены самым кровавым страницам русской истории – последним годам царствования Ивана Грозного и скорбной судьбе царевича Димитрия.
Книга рассказывает о жизни и замечательной деятельности выдающегося русского флотоводца, адмирала Федора Федоровича Ушакова — основоположника маневренной тактики парусного флота, сторонника суворовских принципов обучения и воспитания военных моряков. Основана на редких архивных материалах.
«…Хочу рассказать правдивые повести о времени, удаленном от нас множеством лет. Когда еще ни степи, ни лесам конца не было, а богатые рыбой реки текли широко и привольно. Так же и Воронеж-река была не то что нынче. На ее берегах шумел дремучий лес. А город стоял на буграх. Он побольше полста лет стоял. Уже однажды сожигали его черкасы: но он опять построился. И новая постройка обветшала, ее приходилось поправлять – где стену, где башню, где что. Но город крепко стоял, глядючи на полдень и на восход, откуда частенько набегали крымцы.
Роман Д. С. Мережковского (1865—1941) «Воскресшие боги Леонардо да-Винчи» входит в трилогию «Христос и Антихрист», пользовавшуюся широкой известностью в конце XIX – начале XX века. Будучи оригинально связан сквозной мыслью автора о движении истории как борьбы религии духа и религии плоти с романами «Смерть богов. Юлиан отступник» (1895) и «Антихрист, Петр и Алексей» (1904), роман этот сохраняет смысловую самостоятельность и законченность сюжета, являясь ярким историческим повествованием о жизни и деятельности великого итальянского гуманиста эпохи Возрождения Леонардо да Винчи (1452—1519).Леонардо да Винчи – один из самых загадочных гениев эпохи Возрождения.
«… – Сколько можно писать, Рембрандт? Мне сообщили, что картина давно готова, а вы все зовете то одного, то другого из стрелков, чтобы они снова и снова позировали. Они готовы принять все это за сплошное издевательство. – Коппенол говорил с волнением, как друг, как доброжелатель. И умолк. Умолк и повернулся спиной к Данае…Рембрандт взял его за руку. Присел перед ним на корточки.– Дорогой мой Коппенол. Я решил написать картину так, чтобы превзойти себя. А это трудно. Я могу не выдержать испытания. Я или вознесусь на вершину, или полечу в тартарары.
Книга Кондратия Биркина (П.П.Каратаева), практически забытого русского литератора, открывает перед читателями редкую возможность почувствовать атмосферу дворцовых тайн, интриг и скандалов России, Англии, Италии, Франции и других государств в период XVI–XVIII веков.Сын короля Сигизмунда I и супруги его Боны Сфорца, Сигизмунд II родился 1 августа 1520 года. По обычаю того времени, в минуту рождения младенца придворным астрологам поведено было составить его гороскоп, и, по толкованиям их, сочетание звезд и планет, под которыми родился королевич, было самое благоприятное.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
Весна тридцать девятого года проснулась в начале апреля и сразу же, без раскачки, принялась за работу: напустила на поля, леса и города теплые ветры, окропила их дождем, — и снег сразу осел, появились проталины, потекли ручьи, набухли почки, выступила вся грязь и весь мусор, всю зиму скрываемые снегом; дворники, точно после строгой комиссии райсовета, принялись ожесточенно скрести тротуары, очищая их от остатков снега и льда; в кронах деревьев загалдели грачи, первые скворцы попробовали осипшие голоса, зазеленела первая трава.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.