Жернова. 1918–1953. Обреченность - [56]
Все эти размышления заняли у Хрущева не более трех секунд: он был тертым калачом и нюхом чувствовал, что можно, а что ни в коем случае делать нельзя. В данном случае нельзя было отказываться. И он как бы в раздумье произнес:
– Ну что ж, Георгий, ты меня убедил. Поедем, постреляем. Но! – ненадолго.
– Конечно, ненадолго: у самих дел невпроворот.
Глава 3
День выдался морозным, солнечным. Деревья стояли в густой бахроме инея, точно броней защитившись от вторжения непрошенных гостей. И было так тихо – как в бомбоубежище. И даже тише. И все говорило о бренности человеческой жизни, о бессмысленности потуг изменить природу мира. И Никита Сергеевич, на мгновение забыв, кто он и что, воскликнул, глянув на Маленкова, с сопением переступавшего толстыми меховыми унтами на утоптанной площадке:
– Мать честная! Какая красотища-то!
– А ты не хотел ехать, – попенял ему Маленков. – А товарищ Сталин как-то сказал, что ему загнанные на работе лошади не нужны… – И пояснил: – Это он американский фильм посмотрел, а там что-то было про загнанных лошадей… Да и всех дел, Никита, не переделаешь, как ни старайся. Дела делами, а дружеское человеческое общение необходимо.
– Это верно, – с готовностью согласился Никита Сергеевич. – Да все, знаешь, как-то… Все кажется, что вот это сделаешь, да то, да другое-третье, а там, глядишь, и полегчает…
– Нам легче никогда не бывает, – глубокомысленно изрек Маленков. – Это вот им, – кивнул он на широкую спину егеря, обтянутую белым полушубком, – бывает то легче, то труднее: мы приехали – работа, уехали – отдыхай. А мы и отдыхать-то не умеем: все в голове крутится одно и то же: как там это да как там то?
– Это верно, – снова согласился Хрущев. – Я вот на лес любуюсь, а сам все думаю: через три дня пленум обкома, надо выступать, то да се…
– Ну, у тебя в штате писатели хорошие, доклад напишут, какой надо.
– Это верно, да только они привыкли писать под старого секретаря, а под нового еще неизвестно, как напишут…
– Напишут, как надо. У них на этот счет нюх, как у борзых собак: верхним чутьем берут. Да и ты небось своих привез…
И закхекал.
И Хрущев тоже закхекал.
Рядом поблескивал круглыми очками Берия, с недоверием поглядывая на окружающие их плотные ряды заиндевевших деревьев. Он слышал разговор, но никак не откликался на него, занятый своими мыслями. И мысли его вертелись вокруг того же самого: вот их здесь трое, остальные не в счет, но кто из них станет после Сталина во главе страны? Маленков? Вряд ли. Сплести интрижку, выполнить указание – на это он мастак, а самостоятельно вести свою линию его не хватит. Не зря и прозвище ему дали соответствующее: Маланья! Хрущев? Хитер, но работает под простачка. И тоже в основном по части исполнения. Остаюсь я один. Но без них и я ничего не значу в стране, где преобладают русские. Следовательно, надо собирать свою команду. Русские там должны быть тоже, но не в большинстве. Русский патриотизм себя изжил. Даже Сталин это понял. Интернационализм – главный лозунг эпохи. Соединить интернационализм с… национальным достоинством, сгладить противоречия между ними, опора на местные кадры… держать инициативу в своих руках…
Лаврентий Павлович не успел додумать мысль до конца: издалека послышался собачий лай и хриплые звуки рогов.
Бородатый егерь, торчавший чуть в стороне от вельможного начальства, вслушивался в далекие звуки, посматривал на трофейные швейцарские часы.
– Скоро они там? – спросил Маленков, тоже посмотрев на часы. – Хуже нет ждать и догонять.
Егерь, к которому был обращен вопрос, ответил, медленно и как бы нехотя повернувшись к спрашивающему:
– Еще минут десять, и погонят. – И пояснил: – Стадо, должно быть, ушло с места подкормки, оттого и задержка.
Егерь, бывший фронтовик-разведчик, прошедший всю войну от звонка до звонка – от младшего лейтенанта до подполковника, многое испытавший и повидавший, презирал и ненавидел этих людей. По их милости и для их развлечения держал он большой штат обслуги, соблюдающий в жилом состоянии несколько рубленых домиков, охраняющий обширную территорию от проникновения посторонних, ухаживающий за лесом и его обитателями, а когда наезжает начальство, ублажающий это начальство и выполняющий любые его капризы.
Егерь знал, что таких охотничьих угодий существует десятки, если не сотни, в разных концах огромной страны, что одни предназначены для городского или областного начальства, другие – для начальства повыше. В иные по нескольку лет никто не заглядывает, обслуга дичает от безделья и скуки, поворовывает и впадает в разврат. Но, ненавидя и презирая, егерь полагал, что такое положение неизбежно, что люди, топчущиеся в нескольких шагах от него, заняты важнейшими государственными делами, что им надо отдохнуть и снять с себя напряжение, чтобы завтра снова впрячься в работу, однако, понимая все это, продолжая работать на них, продолжал ненавидеть и презирать.
Он, бывший подполковник, жил в замкнутом мире, отгороженном от остального мира забором из колючей проволоки, а остальной мир: все эти деревеньки и села, окружающие их маленький мирок, жили трудно, голодно, выбиваясь из сил. В одной из таких деревенек в двадцати верстах отсюда жили его родители и немногие уцелевшие в круговертях войны родственники, задавленные налогами не только на землю, но и на всякую живность, и даже на плодовые деревья и кусты, растущие в их огородах, и он, подполковник и коммунист, вынужден поворовывать, чтобы помогать им выжить. Он мог бы взять к себе отца и мать, как-нибудь пристроить рядом на какую ни есть должностишку, но не брал, потому что не был уверен, что продержится на этом месте до конца своих дней. Он даже семью свою привозил в лесничество лишь на выходные да праздники, чтобы не привыкали к этой почти безбедной жизни, потому что привыкнуть легко, а отвыкать трудно и до конца почти невозможно, а такая жизнь может сломать неокрепшие души его детей.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
Софья Макарова (1834–1887) — русская писательница и педагог, автор нескольких исторических повестей и около тридцати сборников рассказов для детей. Ее роман «Грозная туча» (1886) последний раз был издан в Санкт-Петербурге в 1912 году (7-е издание) к 100-летию Бородинской битвы.Роман посвящен судьбоносным событиям и тяжелым испытаниям, выпавшим на долю России в 1812 году, когда грозной тучей нависла над Отечеством армия Наполеона. Оригинально задуманная и изящно воплощенная автором в образы система героев позволяет читателю взглянуть на ту далекую войну с двух сторон — французской и русской.
«Пусть ведает Русь правду мою и грех мой… Пусть осудит – и пусть простит! Отныне, собрав все силы, до последнего издыхания буду крепко и грозно держать я царство в своей руке!» Так поклялся государь Московский Иван Васильевич в «год 7071-й от Сотворения мира».В романе Валерия Полуйко с большой достоверностью и силой отображены важные события русской истории рубежа 1562/63 года – участие в Ливонской войне, борьба за выход к Балтийскому морю и превращение Великого княжества Московского в мощную европейскую державу.
После романа «Кочубей» Аркадий Первенцев под влиянием творческого опыта Михаила Шолохова обратился к масштабным событиям Гражданской войны на Кубани. В предвоенные годы он работал над большим романом «Над Кубанью», в трех книгах.Роман «Над Кубанью» посвящён теме становления Советской власти на юге России, на Кубани и Дону. В нем отражена борьба малоимущих казаков и трудящейся бедноты против врагов революции, белогвардейщины и интервенции.Автор прослеживает судьбы многих людей, судьбы противоречивые, сложные, драматические.
Таинственный и поворотный четырнадцатый век…Между Англией и Францией завязывается династическая война, которой предстоит стать самой долгой в истории — столетней. Народные восстания — Жакерия и движение «чомпи» — потрясают основы феодального уклада. Ширящееся антипапское движение подтачивает вековые устои католицизма. Таков исторический фон книги Еремея Парнова «Под ливнем багряным», в центре которой образ Уота Тайлера, вождя английского народа, восставшего против феодального миропорядка. «Когда Адам копал землю, а Ева пряла, кто был дворянином?» — паролем свободы звучит лозунг повстанцев.Имя Е.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…