Жернова. 1918–1953. Обреченность - [55]
– Это еще надо проверить, имел ли ты отношение к этой шайке американских прихлебателей или нет. А кто курировал в то время НКВД? – Сталин повернулся к Маленкову и уставился на того сузившимися глазами. – Маленков курировал. Спрашивается, курировал он его или в носу ковырялся?
– Я курировал до сорок седьмого, потом курировал Кузнецов, – возразил Маленков, но Сталин решительно отмел это возражение: – Кузнецов за свое ответит. Но он пришел на твое место, когда машина была запущена на все обороты. Такую машину не сразу остановишь, не сразу разберешься, что к чему и кто за кого. Так что нечего оправдываться… Наконец, кто снабжал оружием Израиль, когда на него напали арабы? Микоян. – И Сталин ткнул черенком трубки в сторону Микояна, и тот будто стал меньше ростом. – Все вы утверждали, что в Израиле сильна компартия, что остальные партии имеют социалистическую направленность, что они горой за СССР, а в результате оказалось, что гора эта дутая, что это мираж, что они провели вас, как слепых щенков. И что мы имеем в результате всей этой вашей работы? А имеем мы то, что вы проморгали Израиль, настроили против нас арабов. Получается к тому же, что все ваши агенты как в Москве, так и в самом Израиле работали не на Советский Союз, а на Америку. Получается, что вы создали в Москве гнездо шпионов и предателей, что мы истратили на Израиль деньги, которые нам самим нужны до зарезу.
Никита Сергеевич давно не видел Сталина в таком гневе. Пожалуй, с марта этого же года, когда Молотова сняли с поста министра иностранных дел. И сам Хрущев сидел, как на иголках, боясь, что и до него дойдет очередь. Досталось и ему, Никите Сергеевичу… и за медленные темпы восстановления разрушенного хозяйства Украины, в особенности сельского, и за неспособность окончательно покончить с бандеровцами, и много еще за что. Он и уезжал-то из Москвы с уверенностью, что Сталин решил разделаться со старой гвардией, то есть со своим ближайшим окружением, как он разделывался с ним в тридцатые годы. Правда, никто вроде бы не пострадал после очередного сталинского разноса, но это ничего не значит: уж если Сталин вбил себе в голову, что кое от кого надо избавиться, то на полдороге он не остановится.
И вот новый вызов в Москву – как снег на голову… в прямом и переносном смысле: вдруг, как всегда неожиданно, наступила дождливая осень, затем, еще более неожиданно наступила зима: морозная, снежная, вьюжная, укрывшая снегом полегшие хлеба, неубранный картофель и другие овощи. И что тут поделаешь? Ничего не поделаешь – стихия! А Сталин… Иногда подумаешь: власть – это здорово! Потому что и бодрит, и взвинчивает, и поднимает. Но, с другой стороны, она, эта власть, в одно и то же время и бьет, и унижает, и укорачивает жизнь. А Сталин… А Сталин на объективные обстоятельства не смотрит, у него одно на уме: вынь да положь. А не положишь, подставляй задницу. А задница одна, вот и крутишься, как карась на сковородке. И таким вот образом – сверху до низу. Так ведь и крутиться надо уметь, иначе самого так закрутят, что и охнуть не успеешь…
И только в кабинете Сталина, один на один, когда врждь стал объяснять Хрущеву предстоящие задачи, страх отпустил Никиту Сергеевича и сменился самыми радужными надеждами. Тем большего страху он нагонит теперь на других. Нехай попляшуть, нехай потрясутся вид страху, як те зайцы перед волком…
Зазвонил телефон правительственной связи. Никита Сергеевич снял трубку и услыхал тенористый голос Маленкова:
– Никита! Ну как ты там? Осваиваешься?
– Осваиваюсь, Георгий, осваиваюсь. Мне не впервой…
– Именно поэтому тебя и поставили на Москву. Не без нашей поддержки – имей это в виду.
– Да я понимаю, Георгий. Хорошо понимаю. Спасибо за поддержку, – ответил Никита Сергеевич, думая при этом: «Не бреши, знаю я вашу поддержку. Скорее ногу подставите да еще наступите, если упаду».
– А что ты собираешься делать в выходной? – звучал между тем жизнерадостный голос Маленкова.
– Работать, Георгий! Работать и работать! Чтобы оправдать доверие товарища Сталина… Работы – невпроворот! Все запущено, все развалено. Я подозреваю, что это неспроста. Я подозреваю, чтобы замести следы и запутать. Но я разберусь. Я вытащу кое-кого на свет божий. Пусть они не думают, что их шахеры-махеры сойдут им с рук…
– Все это правильно Никита, и мы все тебя в этом поддерживаем, но отдыхать все равно надо. Иначе надорвешься и не доведешь до конца дело, порученное тебе товарищем Сталиным и Политбюро. Сейчас у всех работы много, как никогда. Но мы тут решили снять с себя нагрузку, развеяться. Как ты насчет того, чтобы взять в руки ружьишко и пострелять кабанов? Кабанов развелось – пропасть. Хороший отдых я тебе гарантирую.
– Оно, конечно, отдыхать надо – я понимаю, – тянул с ответом Никита Сергеевич. – Отдохнувший человек горы свернет, уставший и камня с места не сдвинет. Все это я знаю.
Говоря это, Никита Сергеевич в то же время размышлял, понимая, что Маленков приглашает его не столько пострелять кабанов, сколько для разговора. С одной стороны, конечно, надо работать, потому что время не ждет. Да и Сталин может в любой момент позвонить и справиться, как идут дела. Не исключено, что Маленков именно на это и рассчитывает, чтобы в самом начале подкузьмить товарищу Хрущеву. Хотя вряд ли, вряд ли… А с другой стороны, надо быть в курсе всех кремлевских дел, чувствовать все подводные рифы и течения, иначе окажешься один-одинешенек, без всякой ориентации в пространстве и времени. Да и Маленков – фигура, которую рано сбрасывать со счетов. А там еще Берия и другие. Ну а если Сталин позвонит, как-нибудь отбрешусь.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
1758 год, в разгаре Семилетняя война. Россия выдвинула свои войска против прусского короля Фридриха II.Трагические обстоятельства вынуждают Артемия, приемного сына князя Проскурова, поступить на военную службу в пехотный полк. Солдаты считают молодого сержанта отчаянным храбрецом и вовсе не подозревают, что сыном князя движет одна мечта – погибнуть на поле брани.Таинственный граф Сен-Жермен, легко курсирующий от двора ко двору по всей Европе и входящий в круг близких людей принцессы Ангальт-Цербстской, берет Артемия под свое покровительство.
Огромное войско под предводительством великого князя Литовского вторгается в Московскую землю. «Мор, глад, чума, война!» – гудит набат. Волею судеб воины и родичи, Пересвет и Ослябя оказываются во враждующих армиях.Дмитрий Донской и Сергий Радонежский, хитроумный Ольгерд и темник Мамай – герои романа, описывающего яркий по накалу страстей и напряженности духовной жизни период русской истории.
Софья Макарова (1834–1887) — русская писательница и педагог, автор нескольких исторических повестей и около тридцати сборников рассказов для детей. Ее роман «Грозная туча» (1886) последний раз был издан в Санкт-Петербурге в 1912 году (7-е издание) к 100-летию Бородинской битвы.Роман посвящен судьбоносным событиям и тяжелым испытаниям, выпавшим на долю России в 1812 году, когда грозной тучей нависла над Отечеством армия Наполеона. Оригинально задуманная и изящно воплощенная автором в образы система героев позволяет читателю взглянуть на ту далекую войну с двух сторон — французской и русской.
«Пусть ведает Русь правду мою и грех мой… Пусть осудит – и пусть простит! Отныне, собрав все силы, до последнего издыхания буду крепко и грозно держать я царство в своей руке!» Так поклялся государь Московский Иван Васильевич в «год 7071-й от Сотворения мира».В романе Валерия Полуйко с большой достоверностью и силой отображены важные события русской истории рубежа 1562/63 года – участие в Ливонской войне, борьба за выход к Балтийскому морю и превращение Великого княжества Московского в мощную европейскую державу.
После романа «Кочубей» Аркадий Первенцев под влиянием творческого опыта Михаила Шолохова обратился к масштабным событиям Гражданской войны на Кубани. В предвоенные годы он работал над большим романом «Над Кубанью», в трех книгах.Роман «Над Кубанью» посвящён теме становления Советской власти на юге России, на Кубани и Дону. В нем отражена борьба малоимущих казаков и трудящейся бедноты против врагов революции, белогвардейщины и интервенции.Автор прослеживает судьбы многих людей, судьбы противоречивые, сложные, драматические.
Таинственный и поворотный четырнадцатый век…Между Англией и Францией завязывается династическая война, которой предстоит стать самой долгой в истории — столетней. Народные восстания — Жакерия и движение «чомпи» — потрясают основы феодального уклада. Ширящееся антипапское движение подтачивает вековые устои католицизма. Таков исторический фон книги Еремея Парнова «Под ливнем багряным», в центре которой образ Уота Тайлера, вождя английского народа, восставшего против феодального миропорядка. «Когда Адам копал землю, а Ева пряла, кто был дворянином?» — паролем свободы звучит лозунг повстанцев.Имя Е.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…