Жернова. 1918–1953. Обреченность - [45]

Она подплывает ко мне совсем близко. И шепчет:

– Только ты до меня не дотрагивайся.

Я молчу. Да и что тут говорить? Я и сам знаю, что дотрагиваться до нее нельзя. Тем более, если она не хочет.

И Рая тоже молчит. Она лежит на спине, и я вижу, как в зеленых облаках шевелятся ее ноги и руки. Я вижу ее глаза, светящиеся зелеными огоньками, контуры ее тела.

– Поплыли к берегу, – шепчет она. – Я буду за тебя держаться, а то я забыла, куда плыть.

Рая кладет на мое плечо руку, и я чувствую ее всю – от плеча до бедра. Она то прижимается ко мне одним боком, то слегка удаляется, и на этих прикосновениях сосредоточено все мое внимание. Я даже дышу в ритме этих прикосновений, и сердце бьется у меня в груди то сильнее, то слабее.

Я плыву, выдерживая направление по темному силуэту кипариса, совмещая его с полярной звездой: только так можно найти в этой кромешной темноте нашу одежду, а поскольку это далеко не первое мое купание ночью, то у меня, как и у других наших мальчишек, выработалась привычка: прежде чем входить в воду, определяться с направлением. Иначе домой придется возвращаться голым.

Возле берега я встаю ногами на дно. Рая отрывается от меня и тоже пробует встать, но она ниже ростом, не достает до дна, вскрикивает от неожиданности и хватает меня обеими руками. Цепенея от собственной смелости, я подхватываю Раю под колени и под спину и выношу на берег. Она лежит у меня на руках притихшая и ужасно покорная. Я ставлю ее на ноги, но она не отпускает меня, стоит, обхватив мою шею обеими руками, вздрагивает, как от холода, и дышит с присвистом сквозь зубы. Мы слились друг с другом, но мне кажется, что я должен сделать что-то еще, чтобы наше слияние стало окончательным, да только не знаю, как это сделать и понравится ли это Рае. А она вдруг отталкивает меня и отворачивается. И я иду искать свою одежку.

Через минуту Рая подходит ко мне, проводит рукой по моему животу, смеется:

– Ты же мокрый! Давай я тебя вытру.

– Я сам.

– Ты не хочешь? – удивляется она.

– Хочу.

И она вытирает меня влажным полотенцем. От ее прикосновений можно сойти с ума, но я не схожу, а только вздрагиваю, как несколько минут назад вздрагивала Рая, и прячу за спиной руки, потому что они сами тянутся к Рае…

Прохладно. Повевает ветерок. В той стороне, где Турция, не видно звезд, черная бездна неба колеблется далекими зарницами: надвигается шторм.

Назад мы возвращаемся по нашей улице. Идем молча, взявшись за руки, идем быстро, точно куда-то опаздываем. Вот и знакомая калитка, я отодвигаю щеколду, мы крадучись проходим через наш двор. В нашем домике темно, колышутся марлевые занавески. Мы спускаемся к ручью. Плеск воды заглушает шелест листвы.

– Я ужасно хочу есть, – шепчет Рая мне на ухо. – А ты?

– Я тоже. Сейчас посмотрю, тут в бидоне должны быть сырники.

Я на ощупь нахожу три сырника, и мы съедаем их, разделив поровну.

– Хочешь черешни? – спрашивает Рая.

– Хочу.

– Пойдем.

По торцам плит мы идем, крепко держась за руки: в темноте Рая по ним ходить не умеет. На ее мостках я останавливаюсь, но она тянет меня дальше. Мы идем по узкой тропинке между деревьями и грядками, останавливаемся под навесом летней кухни, и Рая оставляет меня одного. Я нащупываю скамейку, сажусь и жду. Скрипнула дверь, слабая полоска света вырвалась откуда-то, осветив краешек веранды. И все стихло. И долго-долго держалась эта тишина, пока ее не нарушил новый скрип и легкие шаги.

Вот и Рая.

– Пойдем к тебе, – шепчет она.

В моем сарае есть электрическая лампочка, но я не зажигаю ее, а включаю фонарик-жужжалку, подаренную мне немецким спецом Карлом Федоровичем. Мы устраиваемся на моей постели, едим помидоры с хлебом и козьим сыром, потом черешню. Я ем, а сердце у меня колотится так, что готово выскочить из груди, и я ничего с этим не могу поделать. Странно, но днем оно, сколько мне помнится, колотилось не так сильно.

Едва мы осилили черешню, как Рая дотронулась рукой до моего колена и задержала руку на нем, так что я проглотил последнюю ягоду вместе с косточкой.

– Посвети, – велела она.

Я посветил.

Рая убрала остатки нашего ужина в сторону и закрыла рукой фонарик. Я перестал жужжать, и наступила тишина, такая звонкая, что, казалось, этим звоном было переполнено все мое тело. Я слышал, как шуршала в темноте Рая, устраиваясь, как взметнулось одеяло, пахнув на меня запахом сена.

– Ну что же ты? – прозвучал ее нетерпеливый шепот.

Нащупав конец одеяла, я приподнял его и лег рядом, тут же попытавшись обнять Раю. Но она отвела мою руку, прошептав:

– Не надо. Подожди.

И я стал ждать. И хотя это ожидание продолжалось ужасно долго, мне оно не было в тягость: во мне и без того все пело, ликовало, и ничего не требовалось: ни поцелуев, ни объятий.

Но через некоторое время Рая повернулась ко мне и снова, как и днем, положила мне на плечо свою голову, обняла меня одной рукой и закинула на меня согнутую в колене ногу. Я тоже обнял ее, провел рукой от плеча до бедра – на Рае ничего не было. Ничегошеньки. Я сперва даже не поверил, снова провел рукой – ни лифчика, ни трусиков.

Она тихо засмеялась, а потом заговорила:

– Нет-нет, ты не думай… Это я просто так… как в море… и ты тоже… только меня трогать нельзя…