Жернова. 1918–1953. Обреченность - [39]
Странно: раньше было все равно, где она и что с нею, а тут вот – на тебе. Неужели втюрился? Нет, этого не может быть. Просто мне скучно, мои одноклассники заняты своими делами, даже Герка Строев заглядывает редко, на море я хожу либо ранним утром ловить бычков, либо тогда, когда штормит. А купаюсь я в нашем ручье, занимаюсь на турнике и с десятикилограммовой гирей, чтобы к новому учебному году поднабраться сил и обзавестись мускулами.
Ну и, конечно, книги. В адлерской библиотеке я один из самых читающих читателей, даже библиотекарша это отметила. А читаю я все подряд. И прочитал уже почти все не только для своего возраста, но и многие взрослые книги, даже кое-что из Мопассана, которого, оказывается, читать мне еще рано, но библиотекарша сказала, что если не по возрасту, то по своим знаниям я давно обогнал свои годы. Поэтому мне можно читать все. В том числе и книги по философии, на которую последнее время меня потянуло. А потянуло исключительно потому, что где-то я вычитал, будто бы занятие философией развивает образное мышление и способность к анализу. Зачем мне это надо, я еще не уяснил, но почему бы, действительно, не иметь такое мышление и такую способность? В жизни все пригодится. А сказать на уроке истории, что Гегель по такому-то поводу сказал то-то, а римский историк Аппиан нечто противоположное – так у нашей исторички глаза на лоб полезут. Шутка ли: все такие балбесы, а один из балбесов чего-то там про Гегеля и Аппиана.
Но это я так – мечтания. Когда голова ничем не занята, то непременно в голову лезут всякие умные мысли.
Пройдя два ряда картошки, я иду к ручью, набираю в ведро воды и выливаю себе на голову. И еще раз, и еще. Сразу становится прохладно. Обтершись полотенцем и выкрутив трусики, забираюсь в сарай, ложусь головой к открытой двери и раскрываю томик Гегеля: пока дополнительные занятия по математике не начались, можно почитать что-нибудь и не математическое.
Я ни черта не понимаю из того, что читаю, буквально ни одного слова, точно книга написана не по-русски, но продолжаю упорно скользить глазами по строчкам, надеясь, что рано или поздно понимание придет ко мне само собой. Во всяком случае, уверен, что что-то во мне от этого чтения останется, что-то полезное, что пригодится в будущей жизни. Ведь всегда так: сперва ничего не понимаешь, а потом вдруг в голове наступает просветление – и все становится ясным, как божий день…
Кстати, «божий» – это я употребил для красного словца. На самом деле в бога я не верю: и потому, что его нет, и потому, что пионер, а пионерам в бога верить стыдно. Вот я вычитал у одного философа… – не помню, как его звали – … что бог есть познание. И началось оно с того, что несуществующий бог будто бы выгнал не существовавших на самом деле Адама и Еву из придуманного невежественными людьми рая, в результате чего им пришлось в окружающем их мире разбираться самим, что можно есть, а что нельзя, то есть познавать мир, будто бы созданный богом, следовательно, познавать самого бога. А познание бога превращает бога в непознанную до конца вещь. Представить все это трудно, потому что на самом деле не было ни бога, ни Адама с Евой, а были человекообразные обезьяны, до обезьян другие животные, то есть философ этот философствовал на пустом месте. Но тут, надо понимать так, что важно не то, что есть, а как ты об этом рассуждаешь.
Вот я, например, рассуждаю о Рае, которая не едет и не едет. Может, она просто так сказала, что приедет – из вежливости. Или пошутила. Ей, небось, и там хорошо. В сущности, и мне без нее тоже не так уж плохо, но она существует в том доме у дороги, где мы пили чай с медом и пшеничными лепешками, у нее такие большие… ну, не то чтобы очень, но все-таки… и очень черные глаза, о которых преподаватель рисования Николай Иванович говорил, что большие глаза у женщин – омуты для мужчин и приманка для художника… К тому же она уже носит лифчик… у нее черные трусики… и она так обрадовалась, когда я сказал, что думал, почему ее нет и куда она девается на лето – и сердце у меня начинает гулко стучать у самого горла.
А ведь совсем недавно все мои мысли занимала девчонка из параллельного класса, беленькая такая, тихая, застенчивая, с удивленными серыми глазами. Впрочем, больше ничем не примечательная. У нее даже фамилия такая же тихая и застенчивая: Немелкова – то ли от слова мелко, то ли от слова мел. И имя соответствующее: Лена. Но поначалу, еще в пятом классе, в Лену втюрились не я один, а сразу трое. И больше всех из нас – Сашка Разумов. Потому что, когда иногда мы провожали Лену домой, идя вслед за нею на почтительном расстоянии, Сашка кидал в нее камни, но не совсем в нее, а то слева, то справа. А мы не кидали и конфузились. И вообще Сашка – он какой-то без тормозов, для него не существует таких понятий, как нельзя и нехорошо. Поэтому я перестал провожать Лену вместе с ним и еще одним тихим пацаном из параллельного класса, чтобы она не подумала, что я такой же, как Сашка. Мне хватало и того, что я мог увидеть ее в школе на переменке и думать о ней, когда не надо учить уроки. И так продолжалось весь пятый и половину шестого класса. Потом уже и в нашем классе как-то вдруг и как бы из ничего возникли симпатичные девчонки, и я стал заглядываться то на одну, то на другую, иногда вспоминая и Немелкову. Как раз перед тем, как встретить Раю в греческом поселке, я опять о ней вспомнил и затосковал, точно до этого сероглазая девочка не существовала в том мире, в котором существую я, и мир без этой девочки, ее застенчивой, робкой улыбки стал казаться пустым и неуютным. Раза два эта пустота становилась особенно ощутимой и начинала мне чем-то мешать, тогда я ненароком оказывался возле ее дома, в глухом тупичке, заросшем лебедой и крапивой, рядом с парком Бестужева. Но ни разу не отворилась знакомая калитка, ни разу за штакетным забором не мелькнула ее светлая головка. Наверняка она уехала куда-нибудь на лето. Многие уезжают куда-нибудь на лето, у кого есть куда уезжать.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
"Шестого ноября 1932 года Сталин, сразу же после традиционного торжественного заседания в Доме Союзов, посвященного пятнадцатой годовщине Октября, посмотрел лишь несколько номеров праздничного концерта и где-то посредине песни про соколов ясных, из которых «один сокол — Ленин, другой сокол — Сталин», тихонько покинул свою ложу и, не заезжая в Кремль, отправился на дачу в Зубалово…".
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«…Яков Саулович улыбнулся своим воспоминаниям улыбкой трехлетнего ребенка и ласково посмотрел в лицо Григорию Евсеевичу. Он не мог смотреть на Зиновьева неласково, потому что этот надутый и высокомерный тип, власть которого над людьми когда-то казалась незыблемой и безграничной, умудрился эту власть растерять и впасть в полнейшее ничтожество. Его главной ошибкой, а лучше сказать — преступлением, было то, что он не распространил красный террор во времени и пространстве, ограничившись несколькими сотнями представителей некогда высшего петербургского общества.
Роман Дмитрия Конаныхина «Деды и прадеды» открывает цикл книг о «крови, поте и слезах», надеждах, тяжёлом труде и счастье простых людей. Федеральная Горьковская литературная премия в номинации «Русская жизнь» за связь поколений и развитие традиций русского эпического романа (2016 г.)
Роман «Испорченная кровь» — третья часть эпопеи Владимира Неффа об исторических судьбах чешской буржуазии. В романе, время действия которого датируется 1880–1890 годами, писатель подводит некоторые итоги пройденного его героями пути. Так, гибнет Недобыл — наиболее яркий представитель некогда могущественной чешской буржуазии. Переживает агонию и когда-то процветавшая фирма коммерсанта Борна. Кончает самоубийством старший сын этого видного «патриота» — Миша, ставший полицейским доносчиком и шпионом; в семье Борна, так же как и в семье Недобыла, ощутимо дает себя знать распад, вырождение.
Роман «Апельсин потерянного солнца» известного прозаика и профессионального журналиста Ашота Бегларяна не только о Великой Отечественной войне, в которой участвовал и, увы, пропал без вести дед автора по отцовской линии Сантур Джалалович Бегларян. Сам автор пережил три войны, развязанные в конце 20-го и начале 21-го веков против его родины — Нагорного Карабаха, борющегося за своё достойное место под солнцем. Ашот Бегларян с глубокой философичностью и тонким психологизмом размышляет над проблемами войны и мира в планетарном масштабе и, в частности, в неспокойном закавказском регионе.
Сюжетная линия романа «Гамлет XVIII века» развивается вокруг таинственной смерти князя Радовича. Сын князя Денис, повзрослев, заподозрил, что соучастниками в убийстве отца могли быть мать и ее любовник, Действие развивается во времена правления Павла I, который увидел в молодом князе честную, благородную душу, поддержал его и взял на придворную службу.Книга представляет интерес для широкого круга читателей.
В 1977 году вышел в свет роман Льва Дугина «Лицей», в котором писатель воссоздал образ А. С. Пушкина в последний год его лицейской жизни. Роман «Северная столица» служит непосредственным продолжением «Лицея». Действие новой книги происходит в 1817 – 1820 годах, вплоть до южной ссылки поэта. Пушкин предстает перед нами в окружении многочисленных друзей, в круговороте общественной жизни России начала 20-х годов XIX века, в преддверии движения декабристов.
«По понтонному мосту через небольшую речку Вопь переправлялась кавалерийская дивизия. Эскадроны на рысях с дробным топотом проносились с левого берега на правый, сворачивали в сторону и пропадали среди деревьев. Вслед за всадниками запряженные цугом лошади, храпя и роняя пену, вскачь тащили пушки. Ездовые нахлестывали лошадей, орали, а сверху, срываясь в пике, заходила, вытянувшись в нитку, стая „юнкерсов“. С левого берега по ним из зарослей ивняка били всего две 37-миллиметровые зенитки. Дергались тонкие стволы, выплевывая язычки пламени и белый дым.
«…Тридцать седьмой год начался снегопадом. Снег шел — с небольшими перерывами — почти два месяца, завалил улицы, дома, дороги, поля и леса. Метели и бураны в иных местах останавливали поезда. На расчистку дорог бросали армию и население. За январь и февраль почти ни одного солнечного дня. На московских улицах из-за сугробов не видно прохожих, разве что шапка маячит какого-нибудь особенно рослого гражданина. Со страхом ждали ранней весны и большого половодья. Не только крестьяне. Горожане, еще не забывшие деревенских примет, задирали вверх головы и, следя за низко ползущими облаками, пытались предсказывать будущий урожай и даже возможные изменения в жизни страны…».
"Снаружи ударили в рельс, и если бы люди не ждали этого сигнала, они бы его и не расслышали: настолько он был тих и лишен всяких полутонов, будто, продираясь по узкому штреку, ободрал бока об острые выступы и сосульки, осип от холода вечной мерзлоты, или там, снаружи, били не в звонкое железо, а кость о кость. И все-таки звук сигнала об окончании работы достиг уха людей, люди разогнулись, выпустили из рук лопаты и кайла — не догрузив, не докопав, не вынув лопат из отвалов породы, словно руки их сразу же ослабели и потеряли способность к работе.
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…