Женщины на российском престоле - [39]

Был у нее и свой «прикащик». Он ведал самой большой «вотчиной» – Москвой. Звали его Семеном Андреевичем Салтыковым. Читатель помнит, что именно ему Анна Иоанновна поручила в памятный день 25 февраля 1730 года командовать гвардией. Теперь он командовал Москвой.

«Семен Андреевич! По получении сего письма пошли [в] Хотьков монастырь и возьми оттудова Матери-Безношки приемышка мальчика Илюшку, дав ему шубенку, и пришли к нам на почте с нарочитым солдатом». «Семен Андреевич! Изволь съездить на двор к Апраксину и сам сходи в его казенную палату, изволь сыскать патрет отца его, что на лошади написан, и к нам прислать, а он, конечно, в Москве, а ежели жена его спрячет, то худо им будет».

Такие письма Салтыков получал десять лет подряд. Не раз и не два почтенный главнокомандующий Москвы и генерал-аншеф, граф и сенатор, стукаясь головой о низкие притолоки, лез в темные казенки-чуланы императрицыных подданных, чтобы среди паутины и хлама добыть какой-нибудь «патрет», гусли или «письма амурные».

«Також осведомься: отец Голицына был ли болен, как сын его нам здесь объявлял, или в совершенном здравьи, а ежели болен, то отпиши, какою болезнию и сколь долго был болен». Это уже матушке-помещице кто-то донес на притвору-князя, и она приказывает проверить, иначе – государев гнев за обман. Письма к «прикащику» пестрят оборотами: «слышала я», «слышно здесь», «пронеслось, что…», «чрез людей уведомилась». Именно сплетни – незаменимый и универсальный источник информации – Анна ценила превыше всего. Когда читаешь ее письма, складывается забавное впечатление: ей известно все, она пронзает пространство своим острым глазом и слухом и ведает, что «в деревне у Василия Федоровича Салтыкова крестьяне поют песню, которой начало: „Как у нас, в сельце Поливанцове, да боярин-от дурак: решетом пиво цедит“», что в Москве «в Петровском кружале на окне стоит клетка с говорящим скворцом», что некто Кондратович, вместо того чтобы ехать на службу, «шатается по Москве», что в деревне Салтовке «имеется мужик, который унимает пожары». И помещица Ивановна тут же предписывала: мужика, слова песни и скворца срочно доставить в Петербург, а Кондратовича выслать по месту службы.

Салтыкову, исполняя волю барыни, приходилось действовать тайно, как тогда говорили – «под рукою». Это тоже была излюбленная манера поведения полновластной повелительницы жизни и имущества своих подданных. Впрочем, это манера не только ее одной. Шарить по пыльным чуланам подданных, тайно проверять их кубышки, заглядывать в замочные скважины, вскрывать чужие письма у нашей власти принято издавна. Как не вспомнить пушкинское предостережение Наталье Николаевне: «Будь осторожна. Вероятно, и твои письма распечатывают: это требует Государственная безопасность».

Впрочем, Анна Иоанновна совала свой «немного продолговатый» нос в чужие дела прежде всего потому, что чувствовала себя хозяйкой имения, наполненного ленивой и жуликоватой дворней, и исповедовала принцип: «А кого хочу пожаловать – в том я вольна!» И была абсолютно права – именно неограниченной власти царицы жаждали челобитчики на памятной встрече в Кремле в феврале 1730 года. Они просили Анну «принять самодержавство таково, каково Ваши славные достохвальные предки имели» — вот она «таково» его и приняла.

Всероссийская сваха

Часть переписки Анны Иоанновны с Салтыковым можно смело назвать архивом всероссийской свахи. Перелистаем эти письма. «Сыскать воеводскую жену Кологривую и, призвав ее к себе, объявить, чтоб она отдала дочь свою за Дмитрия Симонова, понеже он человек добрый и мы его нашей милостию не оставим». Обрадованная такими обещаниями, воеводиха была «без всякого отрицания отдать готова» дочь свою, но – вот незадача! – той не исполнилось еще и двенадцати лет. Значит, «пронеслось» неточно. Неудача постигла сваху и в деле с дочерью князя В. Гагарина. Анна ходатайствовала за своего камер-юнкера Татищева и просила Салтыкова обсудить все детали с самим князем. Семен Андреевич отвечал, что Гагарин и рад бы угодить великой свахе, да уж три года лежит нем и недвижим.

Во всех других случаях Анне Иоанновне сопутствовал успех. И не подумайте, читатель, что она кого-либо принуждала ко вступлению в задуманный ею брак! В истории с Гагариным она писала: «Однако ж мы его к тому не приневолим, а приятно нам будет, ежели он то по изволению нашему учинит без принуждения». И действительно, не было ни одного случая отказа родителей, а наоборот – все были счастливы доставить удовольствие коронованной свахе.

В стремлении Анны Иоанновны устроить личное счастье подданных можно увидеть не столько суетное тщеславие свахи, сколько отзвук личной драмы этой женщины, чья жизнь была изломана: вдова с семнадцати лет, она жаждала семейного покоя, но так и не дождалась нового венца. Конечно, здесь было и горделивое чувство «Матери Отечества», хозяйки «имения», которая изливает свои благодеяния на головы подданных, уверенная, что лучше их знает, что им нужно. Но были здесь и просто добрые, человеческие чувства.

В 1733 году Анна хлопотала за двух дворянских девушек-сирот, «из которых одну полюбил Матюшкин и просит меня, чтоб ему на ней жениться, но оне очень бедны, токмо собою обе недурны и неглупы, и я их сама видела. Того ради, – приказывает она Салтыкову, – призови его отца и мать, спроси, хотят ли они его женить и дадут ли ему позволения, чтоб из упомянутых одну, которая ему люба, взять. Буде же заупрямятся для, что оне бедны и приданого ничего, то ты им при том рассуди: и кто за него богатую даст?» А спустя три месяца Анна Иоанновна с удовлетворением писала Салтыкову, что «свадьба была изрядная в моем доме», то есть во дворце.