Женщина из Пятого округа - [7]
— Вы не посмеете…
— Еще как посмею. И полиция арестует вас не только за аморальное поведение, но еще и проверит вашу биографию, выяснит, почему вы покинули свою страну в такой спешке.
— Вы ничего обо мне не знаете, — произнес я, заметно нервничая.
— Возможно… но мне совершенно очевидно, что вы приехали в Париж вовсе не на каникулы… Вы просто сбежали от чего-то. Доктор сообщил мне, что вы ему в этом признались.
— Я не сделал ничего противозаконного!
— Это вам так кажется.
— Вы негодяй, — сказал я.
— Ну, это как посмотреть, — парировал он.
Я закрыл глаза. У него на руках были все козыри — и с этим я ничего не мог поделать.
— Дайте мне мою сумку, — попросил я.
Он послушно выполнил мою просьбу. Я достал из сумки пачку дорожных чеков.
— Двести шестьдесят четыре евро, я правильно понял?
— В долларах общая сумма составит триста сорок пять.
Я схватил ручку, подписал необходимое количество чеков и швырнул их на пол.
— Вот, — сказал я. — Сами соберете.
— Avec plaisir, monsieur.[16]
Подобрав чеки, портье сказал:
— Я приду завтра, чтобы рассчитаться за номер. Ну, это если вы пожелаете остаться.
— Как только я смогу двигаться, я тотчас уйду.
— Tres biеп, monsieur.[17] И кстати, спасибо, что пописали в вазу. Tres classel[18] — С этим он ушел.
Я упал на подушки взбешенный и измученный. К бешенству мне было не привыкать — с этим чувством я сжился в последнее время, мне постоянно казалось, что я вот-вот взорвусь. Но подавляемая ярость постепенно трансформируется в нечто еще более разъедающее: ненависть к самому себе… и заканчивается депрессией. Доктор был прав: я сломался.
И что будет, когда грипп наконец «сменит место жительства»? Я все равно останусь выжатым, побитым.
С этой мыслью я полез в сумку и достал оставшиеся чеки. Пересчитал их. Четыре тысячи шестьсот пятьдесят долларов. Все мое состояние. Все, что у меня осталось в этом мире. Я ничуть не сомневался в том, что после того, как меня демонизировали и облили грязью в прессе, адвокаты Сьюзан убедят судью, что после развода моя жена должна получить все: дом, пенсионные накопления, страховки, скромный пакет акций, приобретенный совместно. Мы не были богатыми — педагогам редко удается разбогатеть. Доводы, которыми мог руководствоваться суд: наличие несовершеннолетней дочери, запрет на преподавательскую деятельность, вынесенный мне, бывшему мужу, — были вполне разумными, чтобы отписать жене те небольшие активы, которыми мы владели. Да у меня и сил не осталось на борьбу — разве только на то, чтобы попытаться вернуть себе расположение дочери.
Четыре тысячи шестьсот пятьдесят долларов. Еще в самолете, зажатый в узком кресле, я произвел кое-какие подсчеты на салфетке. В то время у меня еще было более пяти тысяч баксов. При нынешнем — легальном — обменном курсе это составляло чуть более четырех тысяч евро. Я рассчитывал, что в режиме строжайшей экономии мне удастся протянуть в Париже месяца три-четыре, с условием, что удастся подыскать дешевое жилье. Но вышло так, что уже через двое суток после приземления я потратил более четырех сотен долларов. Судя по тому, что в ближайшие несколько дней мне из отеля не выбраться, можно мысленно распрощаться еще не с одной сотней баксов…
Усталость взяла верх, и ярость отступила. Мне захотелось пойти в ванную, содрать с себя пропотевшую футболку и трусы и постоять под душем. Но я все еще не мог подняться с постели. Поэтому остался лежать, тупо уставившись в потолок, пока снова не провалился в пустоту.
Два тихих стука в дверь. Я очнулся, перед глазами была мутная пелена. Снова раздался осторожный стук, дверь чуть приоткрылась, и чей-то голос тихо произнес:
— Monsieur?..
— Уходите, — сказал я. — Я не хочу с вами общаться.
Дверь распахнулась шире. За ней стоял мужчина лет сорока с небольшим. У него была рыжеватая кожа и бобрик черных волос. Он был одет в черный костюм и белую рубашку.
— Monsieur, я только хотел узнать, не нужно ли вам что-нибудь…
Его французский, хотя и беглый, был сдобрен сильным акцентом.
— Извините, извините, — поспешно произнес я. — Просто подумал, что это пришел…
— Мсье Брассёр?
— Кто такой мсье Брассёр?
— Утренний портье.
— Значит, этого негодяя зовут Брассёр…
На губах человека в дверях промелькнула легкая улыбка.
— Никто не любит мсье Брассёра, разве что управляющий отелем, да и то только за то, что Брассёр — мастер la provocation.[19]
— Это вы помогли мне вчера выбраться из такси?
— Да, я — Аднан.
— Спасибо за помощь и за то, что устроили меня здесь.
— Вы были очень больны.
— Но все равно, можно было и не раздевать меня, не укладывать в постель, не вызывать доктора, не распаковывать мои вещи. Это слишком любезно с вашей стороны.
Он смущенно отвернулся.
— Это моя работа, — сказал он.
— Как вы себя чувствуете?
— Слабость большая. И помыться не мешало бы.
Аднан прошел в комнату. Когда он приблизился ко мне, я обратил внимание на глубокие морщины вокруг глаз — обычно из-за них человек выглядит лет на двадцать старше своих лет. Костюм был ему маловат, сидел плохо и был изрядно поношен, а на указательном и среднем пальцах правой руки отчетливо выделялись желтоватые пятна от никотина.
