Раковую опухоль я увидела сразу. Она бросалась в глаза. Как всегда, я резко втянула в себя воздух, сознавая, что это — начало конца.
Опухоль имела форму одуванчика. Порой новообразования такого типа похожи на недорогие рождественские украшения — на дешевую звездочку с неровными краями. Эта напоминала цветок с облетевшими лепестками и отличалась коварным игольчатым строением — «спикулярной структурой», как выражались рентгенологи.
Спикулярный. Впервые услышав это слово, я полезла в словарь и выяснила, что происхождение у него зоологическое: спикула — это мелкий игловидный структурный элемент скелета некоторых беспозвоночных, в частности губок (я и не подозревала, что у губки есть скелет). Однако понятие «спикула» присутствовало еще и в астрономии, и означало оно недолговечный копьеобразный столб горячего газа, выбрасываемый из хромосферы в солнечную корону.
Это последнее определение неделями не давало мне покоя. Слишком уж точно оно отражало суть заболевания. Бывает, что спикулярная раковая опухоль — как та, на которую я сейчас смотрела, — существует многие годы, десятки лет. Но, едва возникнув, она становится подобна вспышке пламени, которое сжигает все на своем пути, требуя к себе полного внимания. Если пламя не заметить и не погасить на ранней стадии, оно возомнит себя не просто огненной струей, а сверхновой мини-звездой, которая, демонстрируя напоследок свою пиротехническую мощь, разрушает вселенную, ее приютившую.
Вне сомнения, все шло к тому, что спикулярная опухоль, на которую я смотрела, вскоре должна взорваться — и, взорвавшись, она уничтожит человека, в легком которого закрепилась.
Еще один ужас в бездонной копилке ужасов, наполнявших мои рабочие будни с девяти до пяти.
И нынешний день обещал быть непростым. За час до того, как передо мной на экране возникла эта спикулярная раковая опухоль, я делала КТ девятилетней девочке по имени Джессика Уорд. Согласно истории болезни, она страдала парализующими головными болями. Врач, наблюдавший девочку, направил ее к нам, чтобы исключить «проблемы неврологического характера» — «опухоль головного мозга», на языке врачей. Отец девочки — его звали Чак, — тихий жалкий мужчина тридцати пяти — тридцати шести лет с грустными глазами и желтыми зубами, свидетельствовавшими о его пристрастии к курению, сказал, что работает сварщиком на судостроительном заводе в Бате.
— Мама Джесси ушла от нас два года назад, — сообщил он мне, пока его дочь переодевалась в больничную сорочку в специальном помещении рядом с рентген-кабинетом.
— Умерла? — уточнила я.
— Если бы. Эта стерва — простите, что выражаюсь, — сбежала с парнем, с которым работала в аптеке «Райт эйд» в Брансуике. Они живут в каком-то трейлере в Бестине. Это на Флоридском «отростке». Знаете, как там называют это место? Ривьера для деревенщин. Это мне приятель один сказал. У Джесси головные боли начались после того, как ее мама исчезла. С тех пор она ни разу не навестила Джесси. Разве это мать?
— Ей повезло, что у нее такой отец, как вы, — заметила я, стараясь успокоить мужчину: он сильно нервничал, хотя и пытался это скрыть.
— Она — все, что у меня есть, мэм.
— Меня зовут Лора, — представилась я.
— И если окажется, что она серьезно больна… врачи ведь просто так не направляют девочек на компьютерное обследование…
— Я уверена, ваш доктор просто хочет исключить нежелательные варианты, — отвечала я отработанным годами бесстрастным голосом.
— Говорите как по писаному. Вас учат такому обращению с пациентами, да? — Страх в его голосе, как мне это часто случалось наблюдать, вытеснял гнев.
— В общем-то, вы правы. Мы обучены тому, чтобы пытаться успокоить пациента и не говорить лишнего. Потому что я рентген-лаборант, а не рентгенолог-диагност.
— Теперь вы забрасываете меня умными словечками.
— Я работаю с аппаратурой, делаю снимки. Рентгенолог-диагност — это врач, который затем изучает сканограмму, смотрит снимки.
— И когда можно будет с ним поговорить?
Никогда. Рентгенолог-диагност — фигура закулисная. Он анализирует сканограммы, рентгенограммы, томограммы, эхограммы, но редко встречается с пациентами.
— Доктор Харрилд поговорит непосредственно с лечащим врачом Джесси, и, я уверена, вас сразу же проинформируют о том, есть ли…
— Вас специально учат разговаривать, как робот? — Едва эта реплика сорвалась с уст отца девочки, он тут же раскаялся. — Простите, я был не прав.
— Все в порядке, не волнуйтесь, — сказала я все тем же бесстрастным голосом.
— Вы обиделись.
— Вовсе нет. Я понимаю, как это все для вас, должно быть, тяжело, вы очень обеспокоены.
— Теперь вы снова говорите заученными фразами.
Из раздевалки вышла Джесси — оробевшая, напряженная, растерянная.
— Будет больно, да? — спросила она меня.
— Мы сделаем тебе укол, введем в кровь краситель, чтобы можно было увидеть, что происходит у тебя внутри. Но краситель безвреден…
— А укол? — На лице девочки был написан испуг.
— Чуточку кольнет в руке, и сразу все пройдет.
— Обещаете? — Она пыталась храбриться, хотя, будучи совсем еще ребенком, толком и не понимала, зачем она здесь, для чего все эти медицинские процедуры.
