Женщина из Пятого округа - [5]

—      Дорожными чеками.

—      Годится — при условии, что они действительны. У вас «Америкэн Экспресс»?

Я кивнул.

—      Отлично. Тогда я свяжусь с «Америкэн Экспресс». Если они подтвердят, что чеки действительны, вы можете остаться. Если нет…

—      Пожалуй, будет лучше, если я съеду, — сказал я, зная, что мой бюджет не выдержит многодневного проживания в отеле.

—      Вам решать. Расчетный час — одиннадцать утра. У вас чуть больше двух часов, чтобы освободить номер.

Он развернулся к двери, а я подался вперед, пытаясь дотянуться до круассана на подносе с завтраком. Сил не хватило даже для этого, и я измученно рухнул на подушки. Лоб все еще горел. Выбраться из постели было равносильно виртуозному военному маневру. Мне оставалось смириться с мыслью, что я ни на что другое не способен — только лежать.

—      Monsieur… — слабым голосом позвал я.

Портье обернулся.

—      Да?

—      Дорожные чеки должны быть в моей сумке.

На его губах заиграла улыбка. Он подошел к шкафу, достал сумку и вручил ее мне. При этом он напомнил, что номер стоит шестьдесят евро за ночь.

Я открыл сумку и нащупал пачку дорожных чеков. Выудил две бумажки: на пятьдесят и двадцать долларов. Подписал обе.

—      Нужно еще двадцать, — сказал он. — В долларах будет стоить девяносто.

—      Какой-то грабительский обменный курс, — возразил  я.

Портье опять невозмутимо пожал плечами:

—      По этому курсу мы работаем. Если хотите, можете спуститься вниз и проверить…

Да я сидеть с трудом могу, не говоря уже о том, что бы спуститься вниз.

Пришлось достать еще один чек на двадцать долларов. Подписать и его. И швырнуть на постель.

—      Вот, держите.

—      Tres biеп, monsieur,[9] — сказал он, схватив чек. — Все необходимые данные я возьму из вашего паспорта. Он у  нас, внизу.

Но я не помню, чтобы отдавал вам свой паспорт.

Я вообще ничего не помню.

—      Я позвоню вам, как только «Америкэн Экспресс» подтвердит, что дорожные чеки действительны.

—      Они действительны.

Еще одна подобострастная улыбка.

—      On verra. Поживем — увидим.

Портье ушел. Я откинулся на подушки, чувствуя себя выжатым до предела. Лежал и тупо смотрел в потолок, словно загипнотизированный его голубой пустотой, мечтая раствориться в ней…

Потом мне захотелось в туалет. Я попытался приподняться и спустить ноги на пол. Ни сил, ни воли… На ночном столике, кроме бутылки с водой, стояла ваза, в ней голубые гардении из пластика. Я схватил вазу, вытащил цветы и бросил их на пол, стянул трусы-боксеры, опустил пенис в вазу и помочился. Облегчение пронзило меня сладостной болью. Столь же пронзительной была и мысль: какое жалкое зрелище.

Зазвонил телефон. Это был портье.

—      Чеки приняли. Вы можете остаться.

Как любезно с вашей стороны.

—      Мне звонил Аднан. Он интересовался, как вы себя чувствуете.

Ему-mo какое дело?

—      Еще он просил передать, чтобы вы принимали по таблетке из каждой коробочки на ночном столике. Это предписание врача.

—      А что это за таблетки?

—      Я не врач, monsieur.

Положив трубку, я принялся рассматривать коробочки и ампулы, пытаясь прочитать названия лекарств. Ни одно из них не было мне знакомо. Но тем не менее я сделал то, что велел портье: достал по таблетке из каждой коробки (всего их было шесть), положил в рот и запил большими глотками воды.

Очень скоро я снова отключился — провалился в бесконечную пустоту, где не было места ни мыслям, ни ощущению времени, прошлого и настоящего, не говоря уже о дне завтрашнем. Это было как предвкушение смерти, которой однажды суждено будет схватить меня за горло, избавив от необходимости просыпаться по утрам.

Дзинь…

Телефон. Я снова был в голубой комнате и пялился в вазу, полную мочи. Часы на ночном столике показывали двенадцать минут шестого. Сквозь шторы пробивался свет уличного фонаря. День угас. Телефон не умолкал, снял трубку.

—      Пришел врач, — объявил господин Портье.

У врача была сильная перхоть и обгрызенные ногти.

Его костюм настоятельно требовал глажки. На вид лет пятидесяти, с обвислыми усами и редеющей шевелюрой, он смотрел на мир глубоко запавшими глазами, и я, как человек, измученный бессонницей, сразу угадал в нем товарища по несчастью.

Он придвинул к кровати стул и спросил, говорю ли я по-французски. Я кивнул. Он жестом попросил меня снять футболку. Пока я стягивал ее, на меня пахнуло несвежим телом. Провалявшись сутки в поту, я изрядно запаршивел.

Врача, казалось, ничуть не смутил мой запах — возможно, потому, что его внимание было приковано к вазе на ночном столике.

—      Мочу на анализ я не просил, — сказал он, нащупывая мой пульс. Потом послушал сердце, сунул мне под язык градусник, обмотал левый бицепс манжеткой для измерения кровяного давления, осмотрел горло и осветил фонариком белки глаз.

—      У вас тяжелая форма гриппа. Этот грипп часто сказывается смертельным для пожилых людей и бывает следствием серьезных проблем.

—      Интересно каких?

—      Могу я спросить, в последнее время вы испытывали глубокие потрясения личного характера?

Я помолчал.

—      Да, — наконец изрек я.

—      Вы женаты?

—      Не уверен.

—      То есть вы хотите сказать…