Жена смотрителя зоопарка - [64]

Чтоб у тебя была тысяча домов,

и в каждом доме по тысяче комнат,

и в каждой комнате по тысяче кроватей.

И чтобы ты спал каждую ночь

на новой кровати, в новой комнате,

в новом доме и вставал каждое утро,

и спускался по новой лестнице,

и садился в новую машину

с новым шофером,

который вез бы тебя к новому доктору –

а тот все равно не знал бы, как тебя лечить![69]

И все же «должна признать, что атмосфера в нашем доме была вполне приятная, – делилась Антонина в своем дневнике, – временами даже почти счастливая». И это резко отличалось от качества жизни и настроений даже в самых лучших убежищах города. Например, Антонина с Яном хорошо знали Адольфа Бермана и, скорее всего, читали письмо, полученное Адольфом в ноябре 1943 года от Юдиты Рингельблюм (жены Эммануэля), которая описывала настроения в бункере, прозванном «Крыся»:

«Здесь царит ужасающая депрессия – срок заключения неизвестен. Кошмарная безнадежность. Может быть, ты сумеешь подбодрить нас какими-нибудь новостями, и, может быть, мы сумеем сделать так, чтобы наши близкие оказались с нами»[70].

Сожители по комнате, хомяк и Маурыций, кажется, забавляли друг друга, и Антонина писала, как быстро сдружились эти двое.

– Знаешь, – сказал как-то Маурыций, – я так полюбил этого маленького зверька, и раз уж теперь я Павел, то пусть он будет Петр. Тогда мы с ним будем как двое апостолов!

Каждый вечер после ужина Маурыций выпускал Петра погулять по полированной террасе стола, и хомяк перебегал от тарелки к тарелке, подбирая крошки, пока его толстые щеки не раздувались. Тогда Маурыций подхватывал его на ладонь и нес обратно в клетку. Со временем Петр стал доверять ему настолько, что летал по всему дому на ковре-самолете раскрытой ладони Маурыция; эта пара сделалась неразлучной, и обитатели виллы, говоря о Павле и Петре, называли их не иначе как «хомяками».

Глава двадцать четвертая

Весной 1943 года Генрих Гиммлер решил преподнести Гитлеру несравненный подарок ко дню рождения, и это вознесло бы его над всеми остальными фаворитами фюрера. Гиммлер, который часто вел задушевные беседы с фотографией Гитлера и клялся, что он самый лучший и преданный его слуга, была бы у него возможность, заарканил бы луну и преподнес в подарочной упаковке. «Для него я сделал бы все, – сказал он однажды друзьям. – Поверьте, если бы Гитлер приказал мне застрелить родную мать, я застрелил бы и гордился оказанным доверием»[71]. В качестве подарка он поклялся ликвидировать оставшихся в Варшавском гетто евреев 19 апреля, в первый день Песаха, важный для иудеев священный день, а кроме того, канун дня рождения Гитлера.

В четыре утра небольшие немецкие патрули и штурмовые отряды незаметно вошли в гетто и схватили несколько евреев, шедших на работу, однако тем евреям каким-то образом удалось вырваться, и немцы отступили. В семь утра генерал-лейтенант Юрген Штроп, командовавший бригадой СС, вернулся с тридцатью шестью офицерами и привел 2054 солдата, ринувшись сразу в центр гетто с танками и пулеметами. К его удивлению, там оказались баррикады, за которыми скрывались евреи, отвечавшие огнем из пистолетов, нескольких винтовок, одного пулемета и швырявшие многочисленные «коктейли Молотова», бутылки, наполненные бензином и заткнутые подожженной тряпкой. Финны незадолго до этого позаимствовали идею гранаты-бутылки у националистов Франко, которые на ходу придумали ее во время гражданской войны в Испании в 1936–1939 годах, в то время когда в высшем обществе вошли в моду предобеденные коктейли. Когда СССР вторгся в Финляндию, финны саркастически назвали бомбу в честь министра иностранных дел Вячеслава Михайловича Молотова. Сильно проигрывающие в численности, плохо вооруженные, евреи умудрились сдерживать натиск нацистов до наступления ночи и держались в течение следующего дня, когда солдаты появились снова с огнеметами, полицейскими собаками и отравляющим газом. С этого момента и до конца войны около полутора тысяч партизанских отрядов при любой возможности вступали в схватку.

Кровавая бойня, которую Гиммлер задумал как подарок ко дню рождения, обернулась осадой, продлившейся месяц, пока немцы не решили наконец спалить все: дома, бункеры, канализацию и заодно всех людей. Многие погибли в огне, некоторые сдались, другие совершили самоубийство, а единицы спаслись бегством, чтобы рассказать и написать об этом Армагеддоне. Газеты подполья взывали к полякам-христианам, умоляя помогать сбежавшим евреям, предоставляя им убежище, и Жабинские с готовностью взяли на себя новые обязательства.

«Рядом, по другую сторону стены, жизнь текла как обычно, как всегда, – писал один из выживших. – Люди, жители столицы, развлекались. Они видели дым от пожаров днем и пламя ночью. Карусель все крутилась и крутилась рядом с гетто, дети водили хоровод. Это было очаровательно. Они были счастливы. Деревенские девушки, приехавшие в столицу, катались на карусели, глядя на пламя в гетто»[72], они смеялись, ловили хлопья золы, летевшие по воздуху под громкую ярмарочную музыку.

Наконец 16 мая генерал-лейтенант Штроп отправил Гитлеру гордый рапорт: «Варшавского гетто больше не существует». По сведениям «Экономического бюллетеня подполья» от 16 мая 1943 года, было сожжено сто тысяч квартир, две тысячи производственных мастерских, три тысячи магазинов и два десятка фабрик. В конце немцы захватили всего девять винтовок, пятьдесят девять пистолетов и несколько сотен самодельных бомб разных видов. Семь тысяч евреев было расстреляно на месте, двадцать две тысячи отправлены на мельницы смерти в Треблинку или Майданек, тысячи других попали в трудовые лагеря. И это стоило немцам всего лишь шестнадцати убитых и восьмидесяти пяти раненых.