Жена смотрителя зоопарка - [60]

В стене зашуршало. Когда из трубы высунулась покрытая сажей голова, Антонина схватила беглеца с грязными усами и обожженными лапами за шиворот и вытянула. Она осторожно вымыла его теплой водой с мылом, намыливала снова и снова, пытаясь очистить мех от жирной кухонной копоти. Потом смазала мазью ожоги и посадила Щурцио обратно в клетку.

Смеясь, Антонина пояснила, что мускусные крысы строят хатки, собирая в кучу растения и грязь, затем выкапывают вход в нору под водой. Эта мускусная крыса захотела жить в хатке, а не в клетке, и кто станет винить ее за то, что она попыталась воссоздать свой природный мир? Зверек даже погнул металлические конфорки, чтобы облегчить себе вход в печную трубу.

Когда днем Рысь вернулся из школы, он с восторгом увидел, что Щурцио снова в своей клетке, и в обед, пока накрывали на стол, Рысь взахлеб рассказывал всем о приключениях Щурцио в печной трубе. Одна маленькая девочка так смеялась, что споткнулась, идя из кухни, и опрокинула полную миску супа на голову Ли́сника и Бальбину, сидевшую у него на коленях. Вскочив со стула, Ли́сник вместе с кошкой ринулся в свою комнату и закрыл дверь. Рысь побежал за ним, он подглядывал в замочную скважину и шепотом докладывал остальным, что там происходит:

– Он снял пиджак!

– Вытирает его полотенцем!

– Теперь вытирает Бальбину!

– Вытирает лицо!

– Ой! Нет! Он открыл клетку с попугайчиками.

На этом месте Магдалена больше не смогла выносить состояния неопределенности и рывком распахнула дверь. Ли́сник, домашний концертмейстер, возвышался столбом посреди комнаты, а вокруг его головы каруселью кружили попугайчики. Через несколько мгновений они опустились ему на голову и принялись копошиться в волосах, вытягивая и склевывая макароны из супа. Наконец Ли́сник заметил собравшуюся в дверном проеме толпу, притихшую, сгорающую от нетерпения в ожидании объяснений.

– Жалко же выбрасывать такую хорошую еду, – сказал он, комментируя нелепую сцену, как будто бы нашел единственное и самое очевидное решение проблемы.

Глава двадцать вторая

Зима 1942 года

Время обычно идет ровно и незаметно, однако на вилле у Антонины оно всегда ускоряло ход по мере приближения комендантского часа, когда имело место нечто вроде солнцестояния и солнце замирало на горизонте дня, минуты начинали тянуться медленно, словно издеваясь, – одна… и после долгой паузы – другая. Поскольку любого, кто не попадал домой к комендантскому часу, могли арестовать, избить или убить, этот час обретал языческое величие. Все знали кошмарные истории вроде той, что случилась с другом Магдалены, художником и прозаиком Бруно Шульцем, которого 19 ноября 1942 года застрелил в Дрогобыче мстительный офицер гестапо. Другой гестаповский офицер, Феликс Ландау, восхищавшийся мрачноватой, местами садомазохистской живописью Шульца, выписал ему пропуск, чтобы он выходил из гетто и разрисовывал сценами из сказок комнату его сына. Однажды Ландау застрелил еврея-дантиста, который находился под покровительством офицера Гюнтера, и тогда Гюнтер, увидев, как Шульц идет домой с арийской стороны с хлебом под мышкой после наступления комендантского часа, застрелил его в отместку.

Если все добирались до дома благополучно, Антонина праздновала еще один день без злоключений, еще одну ночь, когда никого не избили чудовища из городских лабиринтов. Сумерки комендантского часа были мучением для Рыся, поэтому она позволяла ему не ложиться, дожидаясь, пока все вернутся домой, – после этого он уже мог спокойно заснуть в своем нетронутом мире. Годы войны и комендантского часа ничего не изменили – он все равно с тревогой дожидался возвращения отца, обязательного, как восход луны. Уважая его чувства, Ян сразу же шел в комнату сына, снимал рюкзак и сидел с ним несколько минут, рассказывая, как прошел день, частенько вынимая из кармана какое-нибудь маленькое сокровище, припасенное для Рыся. Однажды вечером его рюкзак оказался раздутым, словно натянутым на металлический каркас.

– Что у тебя там, папа? – спросил Рысь.

– Тигр, – ответил Ян, изображая испуг.

– Нет, правда, что там на самом деле?

– Я же говорю: одно опасное животное, – серьезно сказал отец.

Антонина с Рысем смотрели, как Ян вынимает металлическую клетку, в которой сидело что-то меховое, похожее на маленькую морскую свинку, почти полностью темно-коричневого цвета, но с белыми щеками и пятнами на боках, словно у индейской лошади.

– Если хочешь, можешь взять его себе, – сказал Ян. – Это детеныш пары хомяков, которые живут у меня в Институте гигиены… Но если ты его заберешь, обещай, что не скормишь Бальбине, ладно?

– Папа, ну почему ты все время говоришь со мной как с маленьким? – обиделся Рысь. Ведь у него в прошлом уже были самые разные животные, и ни с одним не случилось ничего плохого.

– Прости, пожалуйста, – сказал Ян. – Хорошенько заботься о нем, не спускай с него глаз. Он единственный уцелел из всего помета из семи хомячков. К несчастью, остальных мать убила раньше, чем я успел ее остановить.

– Какая ужасная мать! Зачем ты ее держишь?

– У всех хомяков развит этот жестокий инстинкт, не только у его матери, – объяснил Ян. – Муж может убить жену. Матери выгоняют своих малышей из норки и больше о них не заботятся. Я не хотел слишком рано лишать детенышей материнского молока, но, к сожалению, не рассчитал и упустил самый подходящий момент, поэтому смог спасти только одного. У меня нет времени заниматься им в лаборатории, но я знаю, что на тебя можно положиться.