Жена и дети майора милиции - [32]

После бассейна мы приходим к нам, пьем чай, и мама говорит:

— Девочки, а вы не мешаете Павлуше Казарину тренироваться? Может, он чувствует ваши взгляды, они его сковывают и он не может установить рекорд?

— Нет, — отвечает Майка, — мы ему не мешаем. На него смотрят все без исключения, и это его не сковывает, а наоборот, воодушевляет.

Когда Майка так говорит, мама смотрит на нее с удивлением, и взгляд ее выражает: «Теперь мне понятно, почему моя дочь тебе подпевает». Борис Антонович говорит иное: «Некоторые юноши для того только и занимаются спортом, чтобы на них смотрели такие восторженные девочки, как вы».

Мы с Майкой фыркаем. Во-первых, опять это противное словечко «юноши», во-вторых, мы совсем не восторженные, а наоборот, считаем себя проницательными и мудрыми…

Борис Антонович, по-моему, не замечает, что мы с ним в последний год поменялись ролями: раньше он меня опекал, теперь я как бы над ним шефствую: мою пол в его комнате, отношу его белье в прачечную. Он не замечает, как сдал за последнее время, а я вижу. Приходит на кухню, ставит на огонь кружку с водой, бросает туда яйцо. Вода закипает, яйцо бьется о стенки кружки, вода вдруг пенится, словно молоко, и растет, заливает огонь, на кухне пахнет газом. А он сидит на табуретке с часами в кулаке, глядит на минутную стрелку.

— Вы же не любите вкрутую, — я открываю форточку, меняю в кружке яйцо и зажигаю газ, — вы любите всмятку.

— Я задумался, — оправдывается он, — но это не склероз.

— Когда есть мысли, — говорю я, — человек всегда задумывается. Но перед этим он гасит на газовой плите огонь.

— Да-да, — Борис Антонович поддакивает, хотя вовсе со мной не согласен. — Если бы я жил в квартире один, я бы всегда гасил огонь, перед тем как задуматься. Но здесь рядом ты, и я отпускаю вожжи. В моем подсознании где-то сидит, что ты придешь, откроешь форточку, не дашь мне пропасть…

Что бы ни говорила Майка о том, что повезло моей маме, Борису Антоновичу тоже повезло. Теперь все не представляют себе жизни в коммуналках, а моя мама отказалась от отдельной квартиры из-за Бориса Антоновича. Майка тогда сказала мне:

— Твоя мать не умеет смотреть вперед. Он умрет, а вам подселят какую-нибудь мать-одиночку с грудным ребенком.

Я возмутилась:

— Как у тебя язык повернулся — «он умрет»?!

— Пожалуйста! — Майка тоже обиделась. — Можешь считать его бессмертным, но от этого ничего не изменится.

Напрасно Борис Антонович считал ее восторженной, да и меня тоже. Я не стала ссориться с Майкой, я ее попросила:

— Не пугай меня, ладно? И не будем об этом. Все люди в конце концов умирают. Но он этого не боится, потому что верит в бессмертие человека.

Майка ничего больше не сказала. Бессмертие даже фантастическая литература затрагивает осторожно. Майку же не интересовали ни фантастика, ни будущее, — она вся была в сегодняшнем дне. И то, что захватывало ее в этом реальном дне, носило фамилию Казарин и приблизительное имя Павлуша.

— Какое счастье, — говорила Майка, — что завод построил этот бассейн. Если бы Павлуша тренировался где-нибудь в другом месте, я бы его никогда не увидела.

— Какое счастье, — стала я ей, как всегда, подпевать, — что твой папа — главный инженер завода. Будь у него поменьше должность, вряд ли пустили бы тебя в заводской бассейн с подругой.

— С подругой-змеей, — добавила Майка.

— С подругой, которая признает правду, всегда только правду, одну лишь правду, — уточнила я.

И все-таки тот день, который так много перевернул в нашей жизни, был фантастическим. Началось все с того, что Казарин на самом деле оказался Павлушей. Не Павлом, не Павликом, а так, как нами было придумано. Мы с Майкой пришли в бассейн после уроков, поднялись на балкон, туда, где были ряды для зрителей, и вдруг увидели его. Нет, не внизу, не в воде. Он сидел в центре свободного ряда, нога на ногу, руки вразлет на спинке скамьи. У меня застучало в висках, Майка схватила меня за руку и замерла. Хорошо, что он на нас не посмотрел, потому что это была ужасная картина: девятый класс в белом воротничке, в черном фартуке, застыл, потеряв сознание от неземной красоты пловца Казарина. И тут кто-то крикнул:

— Павлуша!

Мы вздрогнули, а наш Павлуша поднялся и двинулся по проходу навстречу нам. Майка до боли сжала мою руку. Вот и все, что случилось, но после этого в бассейне мы уже оставаться не могли.

— Ты не заметила, на кого из нас он посмотрел, когда проходил рядом? — спросила Майка.

— На тебя, на кого же еще! — ответила я. — Ты же в него влюблена, на тебя и положено ему смотреть.

— Я серьезно, — кротким голосом добивалась Майка, — ты не понимаешь, как это важно. Ведь если он посмотрел на тебя, я уж больше никогда не приду в этот бассейн.

— Глупо, — объяснила я, — при чем тут бассейн? Если этот Павлуша посмотрел на меня, то посмотрел как на пустое место. Мы же не дурочки, Майка. Мы же прекрасно понимаем, что если кто и заинтересует Павлушу, то этот «кто» будет не из нашего и вообще не из девятого класса.

Майка не сразу вернулась на землю. Она еще долго витала в облаках. Только когда мы подошли к моему дому, она очнулась.

— Завтра ты пойдешь в бассейн одна, — сказала мне, — пойдешь и понаблюдаешь за Павлушей: заметит он мое отсутствие или не заметит?