Желтый. История цвета - [52]
Очень скоро легендарный атрибут спортивной формы породил устойчивое словосочетание «желтая майка лидера»», которое сразу подхватили пресса и рекламный бизнес; постепенно оно распространилось далеко за пределы велоспорта и спорта вообще. В переносном смысле это понятие означало (и означает до сих пор) первенство в какой-либо области, причем могло относиться не только к отдельному человеку, но и к целому коллективу. С 1930‐х годов можно было услышать о «желтой майке лидера» в промышленности, позже – в экономике и финансах, еще позже – в мире науки и техники. Это выражение проникло и в другие языки, например в итальянский (maglia gialla), хотя победитель этапа в знаменитой Giro d’Italia с 1923 года надевает майку… розового цвета (maglia rosa)![225] «Тур де Франс», несомненно, стал фактором, который помог желтому восстановить его престиж.
Нечто подобное произошло и в другом виде спорта, правда, позднее и не в таких масштабах. К концу 1970‐х годов белый теннисный мяч стал желтым – так его было лучше видно. С одной стороны, арбитры и игроки все чаще жаловались, что им трудно отследить, коснулся ли мяч одной из линий поля: и тот и другая были белого цвета. С другой стороны, наиболее важные теннисные турниры стали транслироваться по недавно появившемуся цветному телевидению. Но на маленьком экране белый мяч сливался с белой линией, и для удобства теннисистов и телезрителей было решено заменить цвет мяча с белого на желтый, очень заметный желтый, поскольку он был выкрашен более или менее светящейся краской (optic yellow). В остальном мяч остался таким, как прежде: он резиновый и обтянут фетром (поэтому дети говорят, что он «пушистый»), весит 57–58 граммов, его диаметр – от 6,3 до 6,6 сантиметра. Когда именно изменился цвет мяча, сказать трудно. Желтым он стал не сразу, были разные варианты (он даже успел побывать оранжевым, но этот цвет не прижился). Впрочем, и желтый вовсе не является единственно допустимым цветом: сейчас на большинстве турниров разрешается играть и белыми мячами. Но желтый мяч завоевал сердца игроков, арбитров и болельщиков, и в 1978 году стал эмблемой современного тенниса.
А до этой даты желтый проник в еще один вид спорта. В руках футбольных арбитров появилась небольшая (10 × 7,5 см) карточка желтого цвета: это предупреждение, которое игрок поймет сразу, тогда как возглас судьи он мог бы не расслышать или понять неправильно. Официальный дебют «желтой карточки» состоялся 31 мая 1970 года на матче открытия чемпионата мира, между командами Мексики и СССР. В дальнейшем «желтая карточка» стала использоваться также в регби (знак временного удаления), в гандболе и в настольном теннисе. Для историка цвета самое интересное в этой новой практике – наличие другой, «красной карточки», которую показывают при более серьезном нарушении и которая означает уже не предупреждение, а реальное удаление с поля. По правилам футбола две «желтые карточки» подряд приравниваются к «красной». В этой ситуации желтый выступает как «полукрасный»: два цвета составляют пару, в которой один означает проступок, а другой – наказание за него.
Эти два кусочка картона, сразу же получившие признание арбитров и зрителей, стали настолько популярными, что их наименования, как когда-то «желтая майка», перешли из спортивной терминологии в разговорную речь, и теперь во французском и в языках соседних стран «показать желтую карточку» значит «сделать предупреждение», причем никакого отношения к футболу это уже не имеет.
Желтый цвет в наши дни
Оставим мир спорта и вернемся на сегодняшние улицы, в атмосферу повседневной жизни. Приходится признать, что в больших европейских городах желтому цвету уделяется мало места. Его редко увидишь на фасадах магазинов и жилых домов, на одежде, которую носят простые смертные, да и желтые автомобили попадаются нечасто. В основном его используют в знаках дорожного движения, в частности как сигнал об опасности (в этих случаях он сочетается с черным), о запрещении какого-либо маневра, о какой-то особой ситуации. В этом случае, как и в остальных, желтый выбрали за его заметность (реальную или предполагаемую), за то, что различить его легче, чем любой другой цвет. Желтый выделяется сильнее других цветов, он привлекает внимание. Текст, написанный черным по желтому, виден лучше, чем текст, написанный черным по белому, особенно издали. Вот почему желтый и черный долгое время использовали в паре, особенно в официальных объявлениях. И по этой же причине сочетания черного с желтым старательно избегают специалисты по рекламе: это сочетание всегда ассоциируется с чем-то чрезвычайным, строго обязательным для исполнения, опасным или вызывающим отторжение[226].
И здесь нельзя обойтись без тяжелого воспоминания о желтой звезде, унизительном дискриминационном знаке, который в нацистской Германии должны были носить евреи. В самом Третьем рейхе соответствующий закон начал действовать с 1 сентября 1941 года; позднее он распространился на аннексированные территории, а затем на оккупированные страны. Во Франции в оккупированной зоне с июня 1942 года ношение желтой звезды было обязательным для всех евреев старше шести лет; звезды надо было получать в комиссариате полиции, по три штуки на человека. Знак представлял собой кусочек ткани, выкроенный в форме звезды Давида; в центре была надпись «Еврей» (Juif во Франции, Jude в Германии, Jood в Нидерландах, J в Бельгии, HZ в Словакии), выведенная буквами, грубо имитирующими древнееврейское письмо. По цвету звезда чаще всего была желтой, а буквы черными; но были также оранжевые звезды с зелеными буквами. Знак нужно было нашивать на одежду так, чтобы его было хорошо видно (куда именно, решали местные власти). Сделав ношение такого знака обязательным, нацистский режим открыто признал, что в течение нескольких лет осуществляет политику дискриминации и преследования. Тем самым он выступил продолжателем дискриминирующей практики позднего Средневековья и раннего Нового времени: эту преемственность подчеркивал цвет знака, который должен был перекликаться со средневековыми кружками на одежде и одеянием Иуды. Однако в конце войны, когда люди узнали о лагерях уничтожения, символика желтой звезды изменилась: она перестала быть позорной отметиной и превратилась в скорбное напоминание о прошлом
Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
Книга посвящена исследованию исторической, литературной и иконографической традициям изображения мусульман в эпоху крестовых походов. В ней выявляются общие для этих традиций знаки инаковости и изучается эволюция представлений о мусульманах в течение XII–XIII вв. Особое внимание уделяется нарративным приемам, с помощью которых средневековые авторы создают образ Другого. Le present livre est consacré à l'analyse des traditions historique, littéraire et iconographique qui ont participé à la formation de l’image des musulmans à l’époque des croisades.
Пьер Видаль-Накэ (род. в 1930 г.) - один из самых крупных французских историков, автор свыше двадцати книг по античной и современной истории. Он стал одним из первых, кто ввел структурный анализ в изучение древнегреческой истории и наглядно показал, что категории воображаемого иногда более весомы, чем иллюзии реальности. `Объект моего исследования, - пишет он, - не миф сам по себе, как часто думают, а миф, находящийся на стыке мышления и общества и, таким образом, помогающий историку их понять и проанализировать`. В качестве центрального объекта исследований историк выбрал проблему перехода во взрослую военную службу афинских и спартанских юношей.
«Палли-палли» переводится с корейского как «Быстро-быстро» или «Давай-давай!», «Поторапливайся!», «Не тормози!», «Come on!». Жители Южной Кореи не только самые активные охотники за трендами, при этом они еще умеют по-настоящему наслаждаться жизнью: получая удовольствие от еды, восхищаясь красотой и… относясь ко всему с иронией. И еще Корея находится в топе стран с самой высокой продолжительностью жизни. Одним словом, у этих ребят, полных бодрости духа и поразительных традиций, есть чему поучиться. Психолог Лилия Илюшина, которая прожила в Южной Корее не один год, не только описывает особенности корейского характера, но и предлагает читателю использовать полезный опыт на практике.
Уникальная книга профессора лондонского Королевского колледжа Джудит Херрин посвящена тысячелетней истории Восточной Римской империи – от основания Константинополя до его захвата турками-османами в 1453 году. Авторитетный исследователь предлагает новый взгляд на противостояние Византийской империи и Западного мира, раскол христианской церкви и причины падения империи. Яркими красками автор рисует портреты императоров и императриц, военных узурпаторов и духовных лидеров, талантливых ученых и знаменитых куртизанок.
В книге исследуются дорожные обычаи и обряды, поверья и обереги, связанные с мифологическими представлениями русских и других народов России, особенности перемещений по дорогам России XVIII – начала XX в. Привлекаются малоизвестные этнографические, фольклорные, исторические, литературно-публицистические и мемуарные источники, которые рассмотрены в историко-бытовом и культурно-антропологическом аспектах.Книга адресована специалистам и студентам гуманитарных факультетов высших учебных заведений и всем, кто интересуется историей повседневности и традиционной культурой народов России.
Авторский коллектив – сотрудники Института всеобщей истории РАН, Института Африки РАН и преподаватели российских вузов (ИСАА МГУ, МГИМО, НИУ ВШЭ) – в доступной и лаконичной форме изложил основные проблемы и сюжеты истории Тропической и Южной Африки с XV в. по настоящее время. Среди них: развитие африканских цивилизаций, создание и распад колониальной системы, становление колониального общества, формирование антиколониализма и идеологии африканского национализма, события, проблемы и вызовы второй половины XX – начала XXI в.
Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.