Желтый. История цвета - [51]
Яркий и заметный, оранжевый в наши дни часто используется в рекламе: он притягивает взгляд и оживляет любой рекламный носитель[220]. Однако в слишком большом количестве он может стать назойливым, агрессивным, раздражающим, неуместным. Отсюда и мнение, что оранжевый привносит некоторую вульгарность, особенно в одежде и в оформлении интерьера. В 1970‐е годы, желая «сделать жизнь веселее», архитекторы, стилисты и дизайнеры использовали оранжевый где только можно, иногда в сочетании с кислотными (зеленое яблоко) или явно неподходящими (светло коричневый, фиолетовый) цветами. Тогда это казалось забавным, свежим, оживляющим и оригинальным. Сегодня же многие дизайнеры и заказчики задаются вопросом: «Как мы могли такое сделать?» В самом деле, наивно думать, будто какой-то цвет, или сочетание цветов, могут сделать жизнь веселее, и большинство творческих находок 1970‐х – идет ли речь об отдельных предметах, об оформлении интерьеров, об одежде или архитектуре – шокируют своим агрессивным уродством. Впрочем, даже в то время в периферийных районах больших городов люди подписывали петиции с призывом не закрашивать облезлые стены их домов оранжевым, яблочно-зеленым, розовым или фиолетовым. Наивные, преисполненные добрых намерений урбанисты хотели таким способом «вдохнуть жизнь в старые кварталы». Но уже через несколько недель жители домов просили вернуть их домам привычный белый или серый цвет.
Увы, оранжевый цвет сам по себе неспособен «сделать жизнь веселее». Возможно, ему лучше присутствовать в окружающей нас среде в небольших количествах, как на аптечных упаковках, где он играет роль цветового кода, предупреждая нас, что в данном препарате содержатся стимуляторы, гормоны или очень много витамина C. Апельсин, великолепный, тонизирующий фрукт, неразрывно связан в нашем представлении с оранжевым цветом и словно передает ему все свои благодетельные свойства. Когда-то апельсин был десертом богачей, подарком, который дети бедняков получали на Рождество или на День святителя Николя (Николу зимнего), лакомством, которое приносили заключенным; сейчас он стал гораздо более доступным, но остается для нас огромным удовольствием, радует нас своим видом, вкусом, приятной на ощупь кожурой и ароматом. При том что цена его невелика, он производит впечатление драгоценности, от него словно исходит сияние, которое роднит его с золотым яблоком.
В мире спорта
Художники на рубеже XIX и XX веков были первыми, кто взглянул на желтый цвет свежим, современным взглядом. Однако в последующие десятилетия не они больше всего сделали для того, чтобы желтый смог хотя бы отчасти восстановить свою репутацию и занять более достойное место среди цветов повседневной жизни. Эта заслуга принадлежит спортсменам. Сначала желтый появился на клубных майках в различных командных видах спорта. Конечно, на заре современного спорта, родившегося в английских и шотландских колледжах во второй половине XIX века, выбор был невелик: сначала майки могли быть только двух цветов – белого и черного; затем, в очень скором времени, четырех: белого, черного, красного и синего. И наконец, в начале следующего столетия, цветов стало семь: к предыдущим мало-помалу присоединились зеленый, желтый и фиолетовый. Однако после Первой мировой войны черного в мире спорта заметно поубавилось, а трем новым цветам понадобилось еще некоторое время, чтобы получить окончательное признание. Так что в 1920–1925 годах, несмотря на появление новых видов спорта, наиболее распространенными сочетаниями были бело-красное и бело-синее. Нельзя сказать, что желтый совсем исчез, но в европейском спортивном мире он долго оставался на заднем плане. Что касается футбола, то только после первого чемпионата мира в Уругвае в 1930 году клубы Старого континента переняли южно-американскую моду и решились допустить в свою экипировку цвета, которыми раньше практически не пользовались, в частности зеленый и желтый[221]. В легкой атлетике, первом олимпийском виде спорта, это произошло еще позже: в 1950‐е и 1960‐е годы, после первых рекордов, поставленных спортсменами из Ямайки[222], потом из Африки.
Однако взлетом своей популярности в спортивном мире желтый все же обязан не футболу и не легкой атлетике, а в первую очередь велоспорту и в особенности велогонке «Тур де Франс»: именно для этого соревнования в 1919 году была создана «желтая майка». О причинах и обстоятельствах ее появления сказано достаточно; здесь я излагаю их вкратце[223]. Желтая майка родилась 19 июля 1919 года перед этапом Гренобль – Женева, и первым ее надел легендарный Эжен Кристоф (который так и не победил в «Тур де Франс» и прославился своей невезучестью[224]). Цвет для майки был выбран с целью рекламы: газета «Авто», организатор гонки, печаталась на желтой бумаге. Это был один из бледных, тусклых оттенков желтого, какие тогда применялись для окрашивания дешевых обоев, не предназначенных для длительного использования. Издатель «Авто» Анри Дегранж, который также был и руководителем «Тур де Франс», придумал одеть гонщика, лидирующего на данный момент в общем зачете, в желтое, чтобы его было легче различить внутри пелотона. Тем самым он достигал сразу двух целей: желтый цвет становился одновременно эмблемой его газеты и его чемпиона. Удивительно, что эта идея пришла ему в голову во время гонки, и он не раздумывая претворил ее в жизнь. Но это уже не важно. Только появившись, желтая майка сразу же стала невероятно популярной. Магия «Тур де Франс» – велогонка родилась сравнительно недавно, в 1903 году, но к 1919 году слава ее уже была огромной, – подействовала немедленно, и это действие оказалось длительным: майка превратилась в культовый предмет, и то, что изначально было лишь рекламным трюком, уверенно закрепилось в языке и в жизни общества.
Красный» — четвертая книга М. Пастуро из масштабной истории цвета в западноевропейских обществах («Синий», «Черный», «Зеленый» уже были изданы «Новым литературным обозрением»). Благородный и величественный, полный жизни, энергичный и даже агрессивный, красный был первым цветом, который человек научился изготавливать и разделять на оттенки. До сравнительно недавнего времени именно он оставался наиболее востребованным и занимал самое высокое положение в цветовой иерархии. Почему же считается, что красное вино бодрит больше, чем белое? Красное мясо питательнее? Красная помада лучше других оттенков украшает женщину? Красные автомобили — вспомним «феррари» и «мазерати» — быстрее остальных, а в спорте, как гласит легенда, игроки в красных майках морально подавляют противников, поэтому их команда реже проигрывает? Французский историк М.
Почему общества эпохи Античности и раннего Средневековья относились к синему цвету с полным равнодушием? Почему начиная с XII века он постепенно набирает популярность во всех областях жизни, а синие тона в одежде и в бытовой культуре становятся желанными и престижными, значительно превосходя зеленые и красные? Исследование французского историка посвящено осмыслению истории отношений европейцев с синим цветом, таящей в себе немало загадок и неожиданностей. Из этой книги читатель узнает, какие социальные, моральные, художественные и религиозные ценности были связаны с ним в разное время, а также каковы его перспективы в будущем.
Уже название этой книги звучит интригующе: неужели у полосок может быть своя история? Мишель Пастуро не только утвердительно отвечает на этот вопрос, но и доказывает, что история эта полна самыми невероятными событиями. Ученый прослеживает историю полосок и полосатых тканей вплоть до конца XX века и показывает, как каждая эпоха порождала новые практики и культурные коды, как постоянно усложнялись системы значений, связанных с полосками, как в материальном, так и в символическом плане. Так, во времена Средневековья одежда в полосу воспринималась как нечто низкопробное, возмутительное, а то и просто дьявольское.
Исследование является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро, посвященного написанию истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века. Начав с престижного синего и продолжив противоречивым черным, автор обратился к дешифровке зеленого. Вплоть до XIX столетия этот цвет был одним из самых сложных в производстве и закреплении: химически непрочный, он в течение долгих веков ассоциировался со всем изменчивым, недолговечным, мимолетным: детством, любовью, надеждой, удачей, игрой, случаем, деньгами.
Данная монография является продолжением масштабного проекта французского историка Мишеля Пастуро – истории цвета в западноевропейских обществах, от Древнего Рима до XVIII века, начатого им с исследования отношений европейцев с синим цветом. На этот раз в центре внимания Пастуро один из самых загадочных и противоречивых цветов с весьма непростой судьбой – черный. Автор предпринимает настоящее детективное расследование приключений, а нередко и злоключений черного цвета в западноевропейской культуре. Цвет первозданной тьмы, Черной смерти и Черного рыцаря, в Средние века он перекочевал на одеяния монахов, вскоре стал доминировать в протестантском гардеробе, превратился в излюбленный цвет юристов и коммерсантов, в эпоху романтизма оказался неотъемлемым признаком меланхолических покровов, а позднее маркером элегантности и шика и одновременно непременным атрибутом повседневной жизни горожанина.
Книга известного современного французского историка рассказывает о повседневной жизни в Англии и Франции во второй половине XII – первой трети XIII века – «сердцевине западного Средневековья». Именно тогда правили Генрих Плантагенет и Ричард Львиное Сердце, Людовик VII и Филипп Август, именно тогда совершались великие подвиги и слагались романы о легендарном короле бриттов Артуре и приключениях рыцарей Круглого стола. Доблестные Ланселот и Персеваль, королева Геньевра и бесстрашный Говен, а также другие герои произведений «Артурианы» стали образцами для рыцарей и их дам в XII—XIII веках.
Постмодернизм отождествляют с современностью и пытаются с ним расстаться, благословляют его и проклинают. Но без постмодерна как состояния культуры невозможно представить себе ни одно явление современности. Александр Викторович Марков предлагает рассматривать постмодерн как школу критического мышления и одновременно как необходимый этап взаимодействия университетской учености и массовой культуры. В курсе лекций постмодернизм не сводится ни к идеологиям, ни к литературному стилю, но изучается как эпоха со своими открытиями и возможностями.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Мемуары русского художника, мастера городского пейзажа, участника творческого объединения «Мир искусства», художественного критика.
В книге рассказывается об интересных особенностях монументального декора на фасадах жилых и общественных зданий в Петербурге, Хельсинки и Риге. Автор привлекает широкий культурологический материал, позволяющий глубже окунуться в эпоху модерна. Издание предназначено как для специалистов-искусствоведов, так и для широкого круга читателей.
Средневековье — эпоха контрастов, противоречий и больших перемен. Но что думали и как чувствовали люди, жившие в те времена? Чем были для них любовь, нежность, сексуальность? Неужели наше отношение к интимной стороне жизни так уж отличается от средневекового? Книга «Любовь и секс в Средние века» дает нам возможность отправиться в путешествие по этому историческому периоду, полному поразительных крайностей. Картина, нарисованная немецким историком Александром Бальхаусом, позволяет взглянуть на личную жизнь европейцев 500-1500 гг.
В каждой эпохе среди правителей и простых людей всегда попадались провокаторы и подлецы – те, кто нарушал правила и показывал людям дурной пример. И, по мнению автора, именно их поведение дает ключ к пониманию того, как функционирует наше общество. Эта книга – блестящее и увлекательное исследование мира эпохи Тюдоров и Стюартов, в котором вы найдете ответы на самые неожиданные вопросы: Как подобрать идеальное оскорбление, чтобы создать проблемы себе и окружающим? Почему цитирование Шекспира может оказаться не только неуместным, но и совершенно неприемлемым? Как оттолкнуть от себя человека, просто показав ему изнанку своей шляпы? Какие способы издевательств над проповедником, солдатом или просто соседом окажутся самыми лучшими? Окунитесь в дерзкий мир Елизаветинской Англии!
Монография посвящена исследованию литературной репрезентации модной куклы в российских изданиях конца XVIII – начала XX века, ориентированных на женское воспитание. Среди значимых тем – шитье и рукоделие, культура одежды и контроль за телом, модное воспитание и будущее материнство. Наиболее полно регистр гендерных тем представлен в многочисленных текстах, изданных в формате «записок», «дневников» и «переписок» кукол. К ним примыкает разнообразная беллетристическая литература, посвященная игре с куклой.
Сборник включает в себя эссе, посвященные взаимоотношениям моды и искусства. В XX веке, когда связи между модой и искусством становились все более тесными, стало очевидно, что считать ее не очень серьезной сферой культуры, не способной соперничать с высокими стандартами искусства, было бы слишком легкомысленно. Начиная с первых десятилетий прошлого столетия, именно мода играла центральную роль в популяризации искусства, причем это отнюдь не подразумевало оскорбительного для искусства снижения эстетической ценности в ответ на запрос массового потребителя; речь шла и идет о поиске новых возможностей для искусства, о расширении его аудитории, с чем, в частности, связан бум музейных проектов в области моды.
Мода – не только история костюма, сезонные тенденции или эволюция стилей. Это еще и феномен, который нуждается в особом описательном языке. Данный язык складывается из «словаря» глянцевых журналов и пресс-релизов, из профессионального словаря «производителей» моды, а также из образов, встречающихся в древних мифах и старинных сказках. Эти образы почти всегда окружены тайной. Что такое диктатура гламура, что общего между книгой рецептов, глянцевым журналом и жертвоприношением, между подиумным показом и священным ритуалом, почему пряхи, портные и башмачники в сказках похожи на колдунов и магов? Попытка ответить на эти вопросы – в книге «Поэтика моды» журналиста, культуролога, кандидата философских наук Инны Осиновской.
Исследование доктора исторических наук Наталии Лебиной посвящено гендерному фону хрущевских реформ, то есть взаимоотношениям мужчин и женщин в период частичного разрушения тоталитарных моделей брачно-семейных отношений, отцовства и материнства, сексуального поведения. В центре внимания – пересечения интимной и публичной сферы: как директивы власти сочетались с кинематографом и литературой в своем воздействии на частную жизнь, почему и когда повседневность с готовностью откликалась на законодательные инициативы, как язык реагировал на социальные изменения, наконец, что такое феномен свободы, одобренной сверху и возникшей на фоне этакратической модели устройства жизни.