Железный Крест - [9]

— За какое ещё лекарство?

Маша заёрзала беспокойно на стуле и съёжилась под устремлёнными на неё взглядами.

— Я, мама… собачке, Шмелику… — неуверенно ответила она. — У него ссадина была здоровая…

Все замолчали, потому что Головень, двинувшись на скамейке, сказал:

— Сегодня я твоего пса пристрелю. — И потом добавил, поглядывая как-то странно: — А к тому же ты врёшь, кажется. — И не сказал больше ничего, не ударил даже.

— Возможно ли для всякой твари сей драгоценный медикамент? — с негодованием вставил отец Василий. — А поелику солгала, повинна дважды: на земли и на небеси. — при этом он поднял многозначительно большой палец, перевёл взгляд с земляного пола на потолок и, убедившись в том, что слова его произвели должное впечатление, добавил, обращаясь к матери: — Так я, значит, на десяточек располагаю.

Вечером, выходя из дома, Маша обернулась и заметила, что у плетня стоит Головень и провожает её внимательно взглядом.

Она нарочно свернула к речке.

— Маша, а говорят про нашего на деревне, — огорошила её при встрече Ленка. — Тут, мол, он недалеко где-то. Потому рубашка… а к тому же Сёмка Старостин возле Горпининого забора книжку нашёл, тоже кровью замазанная. Я сама один листочек видела. Белый, а в углу буквы немецкие, и дальше палочки, вроде как на часах.

Маше даже в голову шибануло.

— Ленка, — шёпотом сказала она, хотя кругом никого не было, — надо, это… ты не ходи туда прямо… лучше вокруг пойди. Как бы не заметили.

Предупредили Колю.

— Что же, — сказал он, — будьте только осторожней, девчата. А если не поможет, ничего тогда не поделаешь… Не хотелось бы, правда, так нелепо пропадать…

— А если лепо?

— Нету такого слова, Лена. Запомни: нету.

Домой возвращались поодиночке. Маша ушла раньше; она добросовестно направилась к реке, а оттуда домой.

Между тем Ленка со свойственной ей беспечностью захватила у Коли флягу, чтобы набрать воды, забыла об уговорах и пошла ближайшим путем — через огороды. Замечтавшись, она засвистела и оборвала сразу, когда услышала, как что-то хрустнуло возле кустов.

— Стой, сучка! — крикнул кто-то. — Стой, тварь!

Она испуганно шарахнулась, бросилась в сторону, перешагнула через низенькую оградку и почувствовала, как кто-то крепко ухватил её за юбку. Ленка упала. Потом с отчаянным усилием она лягнула ногой, по-видимому, попав кому-то в лицо. Вскочив с места и преодолев грядки с капустой, выпустив флягу из рук, она кинулась в темноту.

…Маша вернулась, ничего не подозревая, и сразу же завалилась спать. Не прошло и двадцати минут, как в хату с ругательствами ввалился Головень и тут же, с порога, закричал на мать:

— Пусть лучше твоя потаскуха и не ворочается вовсе… Ногой меня по лицу съездила… Убью, сукину дочь.

— Когда съездила? — со страхом спросила мать.

— Когда? Сейчас только.

— Да она спит давно.

— А, чёрт! Прибегла, значит, только что. Каблуком по лицу стукнула, а ты — спит! — и он распахнул дверь, направляясь к Маше.

— Что ты! Что ты! — испуганно заговорила мать. — Каким каблуком? Да у неё с весны и обувки нет никакой. Она же босая ходит! Кто ей покупал?.. Ты спятил, что ли?

Но, по-видимому, Головень тоже сообразил, что нет у Маши ботинок. Он остановился, выругался и вошёл в избу.

— Гм… — промычал он, усаживаясь на лавку и бросая на стол флягу. Ошибка вышла… Но кто же и где его скрывает? И рубашка, и листки, и фляга… — потом помолчал и добавил: — А собаку-то вашу я убил всё-таки.

— Как убил? — переспросила ещё не оправившаяся мать.

— Так. Бабахнул в башку — и всё тут.

А Маша, уткнувшись лицом в полушубок, зарывшись глубоко в поддёвку, дёргалась всем телом и плакала беззвучно, но горько-горько. Когда утихло всё, ушёл на сеновал Головень, подошла к Маше мать и, заметив, что она всхлипывает, сказала, успокаивая:

— Ну, будет, Машенька. Стоит о собаке…

Но при этом напоминании перед глазами у Маши ещё яснее и ярче встал образ ласкового, помахивающего хвостом Шмеля, и ещё с большей силой она затряслась и ещё крепче втиснула голову в намокшую от слез овчину.

— Эх, ты! — проговорила Маша и не сказала больше ничего.

Но почувствовала Ленка в словах её такую горечь, такую обиду, что смутилась окончательно.

— Разве ж я знала, Маша?

«Знала! А что я говорила…» Долго ли было кругом обойти? А теперь что? Вот Головень седло налаживает, подводу берёт, ехать куда-то хочет. А куда? Не иначе как к Лёвке или ещё к кому — давай, мол, обыск делать. Подозревает он что-то…

Коля тоже посмотрел на Ленку. Был в его взгляде только лёгкий укор, и сказал он мягко:

— Хорошие вы, девушки… — и даже не рассердился, как будто не о нём и речь шла.

Ленка стояла молча, глаза её не бегали, как всегда, по сторонам, ей не в чем было оправдываться, да и не хотелось. И она ответила хмуро и не на вопрос:

— А немцы близко. Нищий Авдей пришёл. Много, говорит, и всё больше с танками, пехота тоже. — потом она подняла глаза и сказала всё тем же виноватым и негромким голосом: — Я попробовала бы… Может, проберусь как-нибудь… успею ещё.

Удивилась Маша. Удивился Коля, заметив серьёзно остановившиеся на нём большие тёмные глаза девушки. И больше всего удивилась откуда-то внезапно набравшейся уверенности сама Ленка.