Железный Крест - [8]

Вошла Маша и, спрятав кусок сала за спину, проговорила негромко:

— Здравствуйте, батюшка.

Отец Василий вздохнул, перевёл взгляд на Машу и спросил, не поднимаясь:

— Ты что, чадо, ко мне или к попадье?

— К ней, батюшка.

— Гм… А поелику она в отлучке, я пока за неё.

— Мать прислала. Повредилась немного, так поди, говорит, не даст ли попадья малость йоду. И пузырёк вот прислала махонький.

— Пузырёк… Гм… — с сомнением кашлянул отец Василий. — Пузырёк что?.. А чего ты, девка, руки назади держишь?

— Сала тут кусок. Говорила мать, если нальёт, отдай в благодарность…

— Если нальёт?

— Ей-Богу, так и сказала.

— Охо-хо, — проговорил отец Василий, поднимаясь. — Нет, чтобы просто прислать, а вот: «если нальёт»… — и он покачал головой. — Ну, давай, что ли, сало… Старое!

— Так нового ещё ж не кололи, батюшка.

— Знаю и сам, да можно бы пожирнее… хоть и старое. Пузырёк где?.. Что это мать тебе целую четверть не дала? Разве ж возможно полный?

— Да в нём, батюшка, два наперстка всего. Куда же меньше?

Батюшка постоял немного, раздумывая.

— Ты скажи-ка, пусть лучше мать сама придёт. Я прямо сам ей и смажу. А наливать… к чему же?

Но Маша отчаянно замотала головой.

— Гм… что ты головой мотаешь?

— Да вы, батюшка, наливайте, — поспешно заговорила Маша, — а то мать сказала: «Как если не будут давать, бери, Маша, сало и тащи назад».

— А ты скажи ей: «Дарствующий да не печётся о даре своём, ибо будет пред лицом Всевышнего дар сей всуе». Запомнишь?

— Запомню!.. А вы всё-таки наливайте, батюшка.

Отец Василий надел на босу ногу туфли — причём Маша удивилась их необычайным размерам — и, прихватив сало, ушёл с пузырьком в другую комнату.

— На вот, — проговорил он, выходя. — Только от доброты своей… — и спросил, подумав: — А у вас куры несутся, девка?

— От доброты! — разозлилась Маша. — Меньше половины… — И на повторный вопрос, выходя из двери, ответила серьезно: — У нас, батюшка, кур нету, одни петухи только.

Между тем немцы в станице не показывались, бои шли где-то далеко, было слышно, что Красная армия бьёт немцев, и они отступают. Маше с Ленкой приходилось всё время быть начеку. Они очень тревожились за раненного офицера. И не за него только. Боялись они и за себя.

И всё же часто девушки пробирались к сараям и подолгу проводили время возле незнакомца.

Однажды Маша набралась храбрости и спросила его:

— А почему вы так хорошо говорите по русски? Вы русский или немец?

Офицер улыбнулся Маше, потом ответил:

— Я русский. Но родился не здесь, в Париже. Мой отец воевал с большевиками в гражданскую и бежал в двадцатом, вместе с армией генерала Деникина. Точнее, с остатками армии. Он воспитал меня, как русского. Он говорил, это неважно, где ты родился, важно, кто ты внутри. И я знаю, что внутри я русский.

Маше многое было непонятно, но она совершенно не представляла себе, что спрашивать и как. Потом, она видела, что офицер не хочет слишком много о себе рассказывать. Даже и то, что он офицер — даже и этого он не сказал Маше — она сама догадалась, догадалась по его нашивкам. А ещё он сказал, что его зовут Николай, Коля. И попросил Машу, чтобы она перешла с ним на «ты».

— Тебе сколько лет? — спросил он.

— Семнадцать.

— А мне девятнадцать. Вот видишь — не такой старый ещё…

Коля охотно болтал с девушками, рассказывал о жизни в Париже и шутил даже. Только иногда, особенно когда заходила речь о войне, о положении на фронте, тревожная, беспокойная складка залегала возле бровей, он замолкал и долго думал о чём-то.

— Ну что, девчата, не слыхать, как там?..

«Там» — это на фронте. Но слухи в станице ходили смутные, разноречивые.

И хмурился и нервничал тогда офицер. И видно было, что больше, чем ежеминутная опасность, больше, чем страх за свою участь, тяготили его незнание, бездействие и неопределенность.

Привязались к нему обе девушки. Особенно Маша. Как-то раз, оставив дома плачущую мать, пришла она к сараям печальная, мрачная.

— Головень бьёт… — пояснила она. — Из-за меня маму гонит, Топа тоже… Уехать бы отсюда куда-нибудь… Насовсем уехать.

— Куда ты хочешь уехать? В Турцию?

— Например, в Турцию. Да куда угодно. Лишь бы уехать.

Подумал Коля и сказал:

— Если немцы появятся, и если они отходить будут, то вы должны идти с ними. Если нет — то потом, когда придут красные, вы уже дальше Колымы никуда не поедете.

И Коля кивнул головой и усмехнулся так, что у Маши мороз пробежал по коже. Но вдруг она поняла, что страшно ей уже не за себя, а за Колю.

— Скажи, — спросила она, испуганно и часто моргая, — а если красные возьмут тебя в плен — они, ведь, тебя не расстреляют?..

И с тех пор Маша ещё больше захотела, чтобы скорее пришли немцы. А неприятностей у неё набиралось всё больше и больше. Безжалостный Топ уже пятый раз требовал по гвоздю и, несмотря на то, что получал их, всё-таки проболтался матери. Затем в кармане штанов мать разыскала остатки махорки, которую Маша таскала для раненого. Но самое худшее надвинулось только сегодня. По случаю церковного праздника за доброхотными даяниями завернул в хату отец Василий. Между разговорами он вставил, обращаясь к матери:

— А сало всё-таки старое. Так ты бы с десяточек яиц за лекарство дополнительно…