Железный Крест - [7]

Пропали все страхи, все сомнения, осталось только чувство острой жалости к человеку, когда-то так горячо заступившемуся за неё.

Схватив котелок, Маша помчалась за водой на речку. Возвращаясь бегом, она едва не столкнулась с Марьиным Федькой, помогавшим матери тащить мокрое бельё. Маша поспешно шмыгнула в кусты и видела оттуда, как Федька замедлил шаг, любопытствуя, поворачивал голову в её сторону. И если бы мать, заметившая, как сразу потяжелела корзина, не крикнула сердито: «Да неси ж, дьяволёнок, чего ты завихлялся?», то Федька, конечно, не утерпел бы проверить, кто это спрятался так поспешно в кустах.

Вернувшись, Маша увидела, что незнакомец лежит, закрыв глаза, и шевелит слегка губами, точно разговаривая с кем во сне. Маша тронула его за плечо, и, когда тот, открыв глаза, увидел стоящую перед ним совсем молодую девушку, что-то вроде слабой улыбки обозначилось на его пересохших губах. Напившись, уже ясней и внятней незнакомец спросил:

— Немцы далеко?

— Не очень далеко. Но здесь они не показываются.

— А в соседней станице?

— Партизаны, кажись…

Поник головой раненый и спросил у Маши:

— А ты… ты никому не скажешь?

И было в этой фразе столько тревоги, что вспыхнула Маша и принялась уверять, что не скажет.

— Ленке разве что!

— Это с которой вы в Турцию бежать собирались?

— Да, — смутившись, ответила Маша. — Вот и она, кажется.

Засвистел соловей раскатистыми трелями. Это Ленка разыскивала и удивилялась, куда пропала её подруга.

Высунувшись из дыры, но не желая кричать, Маша запустила в неё легонько камешком.

— Ты чего? — спросила Ленка.

— Тише! Лезь сюда… Надо.

— Так ты позвала бы, а то на-ко… камнем! Ты б ещё кирпичом запустила.

Спустились обе в дыру. Увидев перед собой незнакомца и тёмный револьвер на соломе, Ленка остановилась, оробев.

Незнакомец открыл глаза и спросил просто:

— Ну что, девчонки?

— Это вот Ленка! — и Маша тихонько подтолкнула её вперёд.

Незнакомец ничего не ответил и только чуть наклонил голову.

Из своих запасов Маша притащила ломоть хлеба и вчерашнюю колбасу.

Раненый был голоден, но сначала ел мало и больше всего тянул воду.

Ленка и Маша сидели почти всё время молча.

Советская пуля прошила офицеру ногу; кроме того, три дня у него не было ни глотка воды во рту, и измучился он сильно.

Закусив, он почувствовал себя лучше, глаза его заблестели.

— Девушки! — сказал он уже совсем ясно. И по голосу только теперь Маша ещё раз узнала в нём незнакомца, крикнувшего Головню: «Не сметь!» — Вы славные девушки… Я часто слушал, как вы разговаривали… Но если вы проболтаетесь, то меня убьют…

— Не должны бы! — неуверенно вставила Ленка.

— Как, дура, не должны бы? — разозлилась Маша. — Ты говори: нет, и всё… Да вы её не слушайте, — чуть ли не со слезами обратилась она к незнакомцу. — Честное комсомольское… ну, то есть это… честное слово, не скажем! Вот провалиться мне, обещаю…

Но Ленка сообразила и сама, что сболтнула она что-то несуразное, и ответила извиняющимся тоном:

— Да я, Маш, и сама… что не должны значит… ни в коем случае.

И Маша увидела, как незнакомец улыбнулся ещё раз.

…За обедом Топ сидел-сидел да и выпалил:

— Давай, Маша, гвоздь, а то я мамке окажу, что ты койбасу воробушкам таскала.

Маша чуть не подавилась куском картошки и громко зашумела табуреткой. К счастью, Головня не было, мать доставала похлёбку из печки, а бабушка была туговата на ухо. И Маша проговорила шёпотом, подталкивая Топа ногой:

— Дай пообедаю, у меня уже есть.

«Чтоб тебе неладно было, — думала она, вставая из-за стола. — Потянуло же за язык».

После некоторых поисков выдернула она в сарае из стены здоровенный железный гвоздь и отнесла Топу.

— Большой больно, Маша! — ответил Топ, удивлённо поглядывая на толстый и неуклюжий гвоздь.

— Как, большой? Так это и хорошо, Топ. А что маленький: заколотишь сразу — и всё. А тут долго сидеть можно: тук, тук!.. Хороший гвоздь!

Вечером Ленка нашла у Онуфрихи кусок чистого холста для повязки. А Маша, захватив из своих запасов кусок сала побольше, решилась раздобыть йоду.

…Отец Василий, в одном подряснике и без сапог, лежал на кушетке и с огорчением думал о пришедших в упадок делах из-за церкви, сгоревшей во время бомбардировки ещё в прошлом году. Но, полежав немного, он вспомнил о скором приближении храмового праздника и неотделимых от него благодаяниях. И образы поросятины, кружков масла и стройных сметанных кринок дали, по-видимому, другое направление его мыслям, потому что отец Василий откашлялся солидно и подумал о чём-то, улыбаясь.

Отца Василия назначили служить сюда пятнадцать лет назад. Предыдущего батюшку арестовали и отправили на Колыму, что дало хороший назидательный пример отцу Василию. Тот превосходно уяснил себе, что до Бога отсюда и высоко и далеко очень, да и вообще неизвестно, есть ли Он — разные на этот счёт имеются мнения. А вот Сталин и НКВД — они близко, и они точно есть — в их существовании сомневаться не приходилось.

Отец Василий, служа для вида Богу небесному, никогда не забывал и земных, пусть грешных и отвратительных, но всё-таки тоже богов. За каждой литургией он вспоминал «богоугодную советскую власть и богоизбранного вождя нашего Иосифа Сталина», и если кто из паствы признавался на исповеди в каком-нибудь грехе антисоветского содержания, отец Василий, полагая, что боги земные страшнее Небесного, не замедливал поделиться своим знанием с компетентными органами…