Железный Крест - [11]

«Лёвка! — подумала она. — Не иначе как у него Головень. — И сразу же сжалось сердце. — Хоть бы не поспели до темноты: ночью всё равно не найдут, а утром, может, немцы…»

С оставленной ей стороны грохнула очередь, другая… и пошло.

«С обозниками, — догадалась Ленка. — Скорей надо, а тут на-ко: без пути».

Но лес поредел вскоре, и под ногами у Ленки снова очутилась дорога. Ленка вздохнула и бегом пустилась дальше. Не прошло и двадцати минут, как из лесной чащи, прямо навстречу ей, вышел торопившийся куда-то партизанский отряд. Не успела она опомниться, как окружили её угрюмые люди с автоматами наперевес. Повела испуганными глазами. И чуть не упала от страха, увидев среди них Головня. Но потому ли, что тот всего раз или два встречал Ленку, или потому, может, что не ожидал он наткнуться здесь на девушку, или, наконец, может быть, потому, что он принялся сосредоточенно перезаряжать магазин своего автомата, но только Головень не обратил на Ленку никакого внимания.

— Девка, — спросил её один, грузный и с большими седоватыми усами, тебя куда дьявол несет?

— С хутора… — начала Ленка. — Корова у меня… чёрная, и пятна на ей…

— Врёшь! Тут и хутора никакого нет.

Испугалась Ленка ещё больше и ответила, запинаясь:

— Да не тут… А как стрелять начали, испугалась я и убежала…

— Слышали? — перебил первый. — Я же говорил, что где-то стреляют.

— Точно стреляли, — заговорила быстро, начиная о чём-то догадываться, Ленка, — на большой дороге. Там Козолупову мужики продукт везли. А Лёвкины ребята на них напали.

— Как напали?! — гневно заорал тот. — Как они смели, сукины дети!

— Честное комсомольское, напали… Сама слышала: чтоб, говорят, сдохнуть Козолупову… Жирно с него… и так обжирается, старый хрен…

— Слышали?! — заревел партизанский командир. — Это я обжираюсь?

— Обжирается, — подтвердила Ленка, у которой язык заработал, как мельница. — Если, говорят, сунется он, мы напомним ему… Мне что? Это всё ихние разговоры.

Прикрываясь несуществовавшими разговорами, Ленка смогла бы выпалить ещё не один десяток обидных для достоинства Козолупова слов. Но тот и так был взбешён до крайности и потому рявкнул грозно:

— Идём!

— А с этой что? — спросил кто-то, указывая на Ленку, и передёргивая на всякий случай затвор своего автомата.

— Подзатыльник ей дай, чтобы не захотелось вперёд такие слова слушать.

Ушли партизаны в одну сторону, а Ленка, получив ни за что ни про что подзатыльник, помчалась в другую, радуясь, что ещё так легко отделалась.

«Сейчас схватятся, — подумала она на бегу. — А пока разберутся, глядишь — и ночь уже».

…Наступал вечер. В пустом сарае резче и резче проглядывала тёмная пустота осевших углов. И расплывались в ней незаметно остатки пробивающегося сквозь щели света.

— Слушай!

Маша задрожала даже.

— Слышу!

И офицер крепко сжал её за плечо.

— Но кто это?

За станицей, в поле, захлопали автоматные очереди, частые, беспорядочные. И ветер донёс их сюда беззвучным игрушечным треском.

— Может, немцы?

— Нет, нет, Маша! Немцам рано.

Всё смолкло. Прошёл ещё час. И топот и крики, наполнившие станицу, донесли до сараев тревожную весть о том, что кто-то уже здесь, рядом.

Голоса то приближались, то удалялись, но вот послышались близко-близко.

— И по погребам? И по клуням? — спросил чей-то резкий голос.

— Везде, — ответил другой. — Только сдаётся мне, что скорей здесь где-нибудь.

«Головень!» — узнала Маша, а офицер потянул руку, и чуть заблестел в темноте холодновато-спокойный наган.

— Темно, чёрт их возьми! Проканителились из-за Лёвки!.. Живучий был, падла…

— Темно! — повторил кто-то. — Тут и шею себе сломишь. Я полез было в один сарай, а на меня доски сверху… чуть не в башку.

— А место такое подходящее. Не оставить ли вокруг с пяток ребят до рассвета?

— Оставить.

Чуть-чуть отлегло. Пробудилась надежда. Сквозь одну из щелей видно было, как вспыхнул недалеко костёр. Почти что к самой заваленной двери подошёл человек и, наклонившись, подобрал что-то.

Рассвет не приходил долго… Задрожала наконец зарница, помутнели звёзды.

Скоро и обыск. Не успела или не пробралась вовсе Ленка.

— Маша, — шёпотом проговорил офицер, — скоро будут искать. В той стороне, где обвалились ворота, есть небольшое отверстие возле земли. Ты пролезешь… Ползи туда.

— А ты?

— А я тут… Под кирпичами, ты знаешь где, я спрятал сумку, печать и записку про тебя… Отдай немцам, когда бы ни пришли. Ну, уползай скорей. и Коля крепко и горячо, как в последний раз, поцеловал её. И сразу же оттолкнул от себя.

А у Маши всё внутри замерло, остановилось. Слёзы сами, без разрешения, потекли по щекам. Маша открыла рот, смотрела на Колю и не могла ничего выговорить. Ей было сейчас очень страшно, но она не могла, никак не могла, уйти, оставив его одного здесь.

И, закусив губу, глотая слёзы, она поползла, спотыкаясь о разбросанные остатки кирпичей.

И в этот самый момент ясно услышала Маша, как кто-то молча и сосредоточенно ковыряется, разбирая заваленную ею щель. Маша и сама не запомнила, как очутилась она опять возле офицера. Она отчаянно, до острой боли, вцепилась в Колин локоть. Задыхаясь и дрожа, словно от сильного холода, глазами, неподвижными, полными ужаса, следила Маша, как поднимается, осыпаясь, солома. Коля приподнял револьвер, взвёл влажным пальцем курок и прицелился.