— По указу великого государя и великого князя всея Руси, Бориса Федоровича, — зазвучал в передней келье жидкий и хрипловатый голос Иова, — приказано мне, недостойному смерду и служителю Царя Небесного, допросить тебя Именем Господа Бога Животворящего, боярин Федор, о причастии твоем к окаянному делу единоутробного брата твоего, польстившегося на…
Загремели тяжелые цепи, и возглас Александра Никитича, рванувшегося вперед, глухо раздался в комнате:
— Господь Бог свидетель, что не было во мне окаянного умысла противу государя моего!
Маленькие глаза Иова сверкнули.
Он потрогал седую бороду, тихо покашлял и коротко приказал дьяку прочесть указ. И опять братья Романовы услышали тяжкое обвинение их в преступном замысле против царского здоровья, в ворожбе и измене. Дьяк докончил чтение обвинения. Начался допрос. Патриарх и присутствовавшие бояре, назначенные для сыска, опрощали обвиняемых. Федор и Александр и младшие их братья говорили одно и то же:
— Видит Бог, они невинны… Их оговорили облыжно… Никаких умыслов о пагубе «государева корня» они не имели… И присягнуть на том могут хоть сейчас.
Тогда, тихо переговорив с окольничим Годуновым, Иов шепнул что-то своему патриаршему боярину.
Тот с низким поклоном вышел из комнаты и вернулся тотчас обратно. Он был не один. За ним следом проскользнула приземистая широкоплечая фигура в дворовом кафтане, с воровато-хитрым лицом.
— Бартенев Второй, поведай, что знаешь, — коротко приказал патриарх упавшему ему в ноги человеку.
Бартенев быстро поднялся с коленей и, не глядя в сторону обвиняемых, быстро заговорил, нанизывая один за другим факты и доносы на бояр Романовых, как это ему указывал Семен Годунов.
Не веря ушам своим, слушали братья. Из слов Бартенева выходило, что бояре Романовы денно и нощно мечтали о том, как бы извести царя и посадить кого-либо из братьев на престол московский. И о том будто бы не раз говорили в тайных беседах. И коренья доставали от знахарей и в подвалах прятали те коренья…
И долго бы еще лилась неудержимым потоком речь предателя, если бы молодой богатырь Михаил Никитич не рванулся вперед и со сжатыми кулаками не бросился на доносчика:
— Ты лжешь, собака! Романовы никогда не были изменниками!
Приземистая фигура Бартенева испуганно шарахнулась за спины бояр.
Грозно сдвинутые брови Михаила Никитича, его пылающие глаза и сжатые пудовые кулаки не предвещали ничего хорошего. Он был страшен.
— Успокойся, господин окольничий… Негоже в присутствии его святейшества владыки такими буйствами пятнать священные палаты, — с едва заметной усмешечкой произнес Семен Годунов.
Между тем скованный цепями Александр Никитич говорил Бартеневу:
— Опомнись! Что наплел ты на господ твоих? Ответ перед Господом за то держать будешь!
— Не в чем мне ответ держать, боярин! — дерзко отвечал доносчик, пользуясь тем, что сильные руки четырех дюжих стражников держали взбешенного Михаила Никитича. — И тебе про то доподлинно самому известно, я чаю, боярин! А что до меня, то я на сем и крест животворящий целовать стану. Прикажешь, владыка, присягу принять? — и быстрые воровские глаза Бартенева обратились к патриарху.
Тот сделал знак.
Патриарший боярин подвел романовского холопа к аналою. Еще минута промедления…
— Бартенев! — невольно снова вырвалось из уст Александра Никитича. — Не бери греха на душу! Вспомни, Господь свидетель!
Быстрые глаза предателя впились на мгновение в лицо боярина.
Еще секунда, и страшная ложная клятва кощунственно прозвучала под сводами патриаршей комнаты…
Тяжелый вздох единовременно вырвался из груди пятерых братьев…
Гул возмущения пронесся по рядам князей Сицких, Черкасских, Шестовых, приведенных сюда вместе с боярами Романовыми на очную ставку.
Холодный пот выступил на лбу старшего Романова. Он вытянулся во весь рост, выпрямился и, подняв руку, произнес торжественно:
— Клянусь и я! За себя, за братьев, за родичей своих клянусь! И Имя Господа Бога Живого привожу в свидетели. Облыжно оклеветали нас злые вороги! Верными слугами всю жизнь были мы царям московским! И на том за всех нас приму присягу и крест поцелую святой!
И он в свою очередь шагнул к аналою. Но быстрая тень в ту же минуту встала между ним и священными реликвиями. Окольничий Годунов движением руки остановил старшего Никитича.
— Боярин Романов! — произнес он своим слащаво-приторным голосом. — Дать присягу всегда успеешь. Нет у меня сейчас государева на то указа… А указано мне тебя с братьями и родичами разделить и отвести куда следует… Не погневись на том, боярин, не по своему указу творю сие, но по великому слову государеву.
Гордо блеснули глаза Федора Никитича в ответ на слова Семена Годунова. Ни один мускул не дрогнул на его величаво-красивом лице.
Он обвел глазами братьев. Те стояли понурившись.
Они поняли этот новый указ. По навету врагов и ложной присяге подлого, подкупленного, очевидно, кем-то челядинца их обрекали тюрьме, позорным дознаниям, может быть, пытке…
Но ни испуга, ни малодушия не проявили как старший, так и младшие братья.
Только Федор Никитич глянул уничтожающим взглядом в лицо Семену Годунову, потом перевел глаза на предателя Бартенева.