Желание - [57]

– Питания? – переспросил директор. Он встал из-за стола и тоже подошел к окну. – Да она ничего не ест, кроме насекомых.

Возникла долгая пауза. Здесь, в приюте Святого Иоанна, обычные человеческие слова были слишком большой роскошью.

– Дорогой господин директор… – начала было леди Джейн, а потом замолчала и грустно покачала головой. Ей захотелось поскорее уехать отсюда.

– Я слушаю вас, леди Джейн, – произнес директор, наклонившись к гостье.

– Видите ли… Я даже не знаю, как вам объяснить. Когда она жила со мной, она ни разу не ела никаких насекомых.

– Ну, значит, тут она просто стала сама собой, – констатировала присоединившаяся к ним миссис Тренч.

– Может, все эти годы она просто скрывала от вас свое истинное лицо? – предположил директор. – Может, мы просто отказываемся признать страшную правду о таких, как она?

Какое-то время все трое молча стояли и смотрели вниз – на забрызганную грязью с ног до головы маленькую девочку. У леди Джейн все поплыло перед глазами. Повернувшись к директору, она произнесла:

– Мне всегда казалось… – Но голос ее прозвучал неуверенно. Она провела по глазам рукой, обтянутой в лайковую перчатку, пытаясь собраться с мыслями. – По крайней мере… поначалу… так мне казалось… Она была вдумчивой девочкой… по-моему…

– Вдумчивой? – переспросил директор. Ведь он все понимал, но то, что понимал он, было нестерпимо и чудовищно. Директор весь пропах дымом, и голос его походил на звон молота о наковальню. – Нет, – произнес он наконец. – Это невозможно.

– Хитрый крысеныш, – сказала как отрезала миссис Тренч.

– Это всего лишь животные инстинкты, – пояснил директор. – Инстинкты, отточенные многими поколениями. Ну не станем же мы повторять глупые ошибки Руссо и ставить знак равенства между цивилизованностью и животным коварством. Ни в коем случае. Вы спросите почему? Если гладить таких детей по головке, они могут долго притворяться. Но здесь мы неоднократно убеждались, на какой чудовищный обман они способны. Поскольку в них не заложена способность к саморазвитию, очень быстро начинается регресс.

Директор посмотрел на гостью с сочувственной улыбкой:

– Я знаю, мадам, что вам больно это слышать. Я понимаю ваши эмоции. Но знайте, что в нашем приюте все – божьи дети, от кого бы они ни происходили, хоть от Хама, хоть от Авраама.

Этот человек говорил о божьей любви и милости. Какая страшная любовь. И какая чудовищная милость. Дух леди Джейн едва не был сломлен после подобных рассуждений.

Она снова повернулась к окну и посмотрела на Матинну. Душа ее разрывалась от воспоминаний и нахлынувших эмоций. Как же ей хотелось услышать, как звенит колокольчик, кружа возле ее дома. И чтобы руки девочки обвили ее лодыжки, обнимали ее и никуда не отпускали. Зачем она оттолкнула это дитя, когда душа ее стремилась к Матинне?

Леди Джейн больше не могла держать в себе пережитое, связанное с ее тремя выкидышами. Невозможно забыть это горе, когда понимаешь, что твое тело бесплодно, когда ты одинока и тебе стыдно оттого, что ты неспособна родить ребенка. Леди Джейн прекрасно знала, что ее гордыня сначала спасла ее, а потом убила, заставив все время заниматься чем-то просто от отчаяния. Она выстраивала для себя и мужа легендарную биографию, словно таким образом можно было забыть о собственном горе.

Леди Джейн обманывала себя до того самого момента, когда они прибыли на Флиндерс и она увидела Матинну, танцующую в накидке из белой шкуры кенгуру. Она обманывала себя, что готова отдаться всецело науке, здравому смыслу, христианству, но это было всего лишь уловкой, желанием подойти с другой стороны к тайне, которой владели другие женщины и воспринимали этот факт как должное. Леди Джейн никогда не признавалась себе, чего же она хочет на самом деле. А она просто хотела быть матерью и любить своего ребенка.

Сбежать бы сейчас вниз, влететь в этот грязный двор, схватить в охапку Матинну и увезти эту несчастную девочку подальше от их «любви» и «милости», от всех их рассуждений про необходимость страдания. Дома она первым делом отмыла бы Матинну, нашептывая ласковые слова, что теперь все хорошо, всему плохому пришел конец и отныне она в безопасности. Она шептала бы ей все это, мягко касаясь губами ее ушей. А потом она бы крепко прижала ее к себе и отвела на кухню, чтобы накормить ее горячим супом с ломтем ароматного хлеба. Она просто хотела быть матерью, и зачем она только притворялась строгой. Ей хотелось зарыться лицом в буйные кудри Матинны, чтобы всегда быть ей защитой и радоваться ее непохожести на других вместо того, чтобы убивать эту непохожесть. Потому что, и это уже было очевидно, отторжение этой непохожести может загнать ребенка только в такое место, как этот приют с его грязным двором, только в такое место, где стоят заготовленные для таких непохожих свежевыструганные белые гробики.

Но снова зазвучал в голове голос разума, что все это печально, но, увы, неизбежно, и все эти вонючие гамаки, и крысы по углам, и холод, и комочек умирающей обожженной плоти – все это не просто так существует на земле. Какие безумные доводы! Но постепенно здравый рассудок усмирил ее неосмотрительную душу. И леди Джейн мысленно согласилась, что ее великий эксперимент закончился крахом, что достаточно позора на ее голову и она не может забрать Матинну в Лондон. При этом у леди Джейн было ощущение, что ее пропустили через точильный камень.