Желание - [59]

Он вывел рабочего на середину сцены и попросил осветить его лицо. Эффект был потрясающим. Во-первых, свет вымывал все краски, обозначая каждую морщинку, линию подбородка и губ. Из чего Диккенс сделал вывод, что грим нужно делать более выразительным. Отойдя в глубину зала, он попросил рабочего опустить лицо, потом поднять, выйти из света и снова вернуться обратно. При этом он наблюдал поразительный эффект игры света и тени – только сам дьявол способен так передвигаться в пространстве. Это открывало для него новые возможности – сыграть умирающего Уордора еще более драматично.

Потом Диккенс встал на место рабочего, щурясь от слепящего белого сияния. Нынче вошло в моду гасить свет в зрительской зоне, и Диккенс посмотрел вперед перед собой. Ничего не видно!

И тут он почувствовал, какой властью сможет обладать теперь над зрителем, войдя в образ, и то, что раньше было обычным любительским спектаклем, обещало превратиться в настоящий фурор. Некоторые из собратьев по перу не очень-то одобряли затею Чарльза: например, Теккерей сказал, что тщеславие можно тешить ровно до тех пор, пока основным мотивом выступления является благотворительность.

Чертов Теккерей, подумал Диккенс. У него впереди целая вечность. А у меня есть только мое сегодня. К черту Теккерея, к черту их всех. Тот, кого уже похоронили, будет воскрешен. Тот, кто погибал в муках, замурованный в лед, сегодня вновь оживет – пусть на мгновение, но он явит себя людям! Стоя в столбе света, чувствуя себя защищенным как никогда, он поклялся, что сыграет Уордора, обнажив свою душу до остатка.

Ко всеобщей радости, первый спектакль прошел при полном аншлаге. Игра Диккенса пробирала до самого сердца. Стоя за кулисами, Уилки Коллинз восторженно наблюдал за действом. Он видел, как реагируют другие: плотники, грубые работяги с трудом сдерживали эмоции, а у некоторых слезы текли по щекам. Тысячи людей в зрительском зале тоже плакали. Плакал и сам Уилки. Наклонившись к Джону Форстеру, он прошептал:

– Это потрясающе. Но тут что-то не так, я чувствую неладное.

Форстер изумленно посмотрел на Уилки. В чем дело? Это же его друг, и сейчас он переживает минуты триумфа, поднявшись на невиданный доселе уровень мастерства. Разве это не прекрасно?

– Я чувствую что-то ужасное, – тихо проговорил Уилки. – Неужели вы не видите? Это не игра – эта настоящая метаморфоза!

– Да брось ты, Уилки! – услышал он чей-то чужой голос. – Вот и тебе пора на сцену.

Тут Уилки и Форстер увидели перед собой бородатого человека. Он смотрел как безумный. То был еще не Диккенс, а Уордор с горящим взглядом, только что произнесший свои последние в жизни слова. Подхватив Уилки под мышки, Уордор буквально вынес его на сцену, где его приветствовали Мария Тернан, любовь всей его жизни, и ее возлюбленный Фрэнк Олдерслей, которого она едва не потеряла.

Спектакль был окончен, и Диккенс отправился с поздравлениями в гримерную к сестрам Тернан. Эллен Тернан была поражена, с каким безмерным обожанием все относятся к Диккенсу, – а ведь при первой встрече она не была о нем такого уж высокого мнения и даже позволила себе хныкать в его присутствии. Конечно же, она знала о существовании этого писателя, читала «Посмертные записки Пиквикского клуба» и еще некоторые другие книги, но кто их не читал? Поразительным было то, что, где бы он ни оказывался, все расступались перед ним, почтительно склонив головы. И теперь благодаря ему она чувствовала себя чуть ли не королевской особой – кстати, семья Ее Величества тоже приехала в Манчестер на представление. Труппу поселили в «Большом западном отеле», и в каждом номере были своя гостиная, столовая и спальни. В самый первый день Эллен Тернан даже слегка перебрала бренди, по поводу чего Диккенс слегка подтрунивал над нею.

Диккенс зашел к ним в гримерную с небольшой книжкой в руке, а когда удалился, выяснилось, что он оставил ее на столике Эллен. Девушка взяла в руки томик, но, оказалось, это был дневник! Возможно даже, что он принадлежал самому мистеру Диккенсу! Но нет, конечно же, она не станет туда заглядывать. Ведь ее мать всегда говорила, что нельзя совать свой нос в чужую частную жизнь. Да, ну а вдруг у дневника совсем другой хозяин? Как узнать, если не откроешь? Так что вечером она улеглась в постель вместе с дневником. У него был жесткий корешок, а страницы – серо-коричневатого цвета. Эллен раскрыла дневник, словно расправляя крылья раненому птенцу, который ожидал ее помощи.

На внутренней стороне обложки не было никакой подписи, но она узнала его почерк – ведь Диккенс неоднократно вписывал свои пометки в ее версию сценария. Эллен просмотрела первую страницу, потом перелистнула ее, и так до конца, проглядывая записи. Тут были списки книг, которые он собирался прочесть, придуманные названия собственных книг и статей и всякие странные фразы и слова. Например, «необузданное сердце». Эллен Тернан даже лизнула одну из страниц, потому что бумага своим цветом напоминала безвкусную пенку на гороховом пудинге. «Пока я лежал на земле, будучи Уордором, я почувствовал необычайный прилив сил, придумывая все новые и новые сюжеты для моих следующих историй». Из всех этих разрозненных записей невозможно было что-либо понять.