Жара - [4]
– Сколь живу, а такого не видывал! – воскликнул Трофимов, останавливаясь рядом с Петром Васильевичем. – И не слыхивал, чтобы кто-то рассказывал о подобном. Что твой исход Израиля из Египта. Я их столько лопатой порубил, что и не знаю, сколько. А они все лезут и лезут из подпола, из всех щелей. Слышь, Василич, не к добру это. Читал я, что змеи особенно чувствительны ко всяким катаклизмам. Может, это как раз такой случай? А? Что в твоей ученой голове про это дело имеется?
– Все может быть, – произнес Петр Васильевич, вытирая пот с лица подолом рубашки. – Но, насколько мне известно, таким образом они реагируют на предстоящие землетрясения. Не думаю, что у нас такое возможно.
– Зато возможен пожар. Мы не чувствуем, а они чувствуют приближение огня. Может такое быть?
– Все может быть, – повторил Петр Васильевич, но мысли его витали где-то далеко, никак не попадая в нужную точку. А он привык к тому, что в жизни все подчинено определенному порядку, – даже и вполне возможный беспорядок, – надо только методом анализа и синтеза этот порядок определить. Да только в голове его что-то сместилось и никак не хотело вставать на положенное ему место.
– То-то и оно, – утвердился в своих предположениях Александр Трофимович и огляделся.
– Па-а, пошли домой, – захныкала Аленка.
– Да-да, пойдемте, пойдемте, – засуетился Петр Васильевич и сошел с дороги, пропуская женщин и детей, запоздало подумав, что надо было сразу же отступить к реке, там и переждать змеиный исход. Да кто ж его знал, куда попрут эти твари.
Все заспешили в гору. Малышня, цепляясь за подолы бабок и двух молодых мам, вдруг огласила окрестности дружным воем, точно им наконец-то разрешили выплеснуть из себя весь ужас пережитого. Даже Светланка с Аленкой и те заскулили, прижимаясь к Петру Васильевичу и дрожа своими маленькими телами. А он шагал, тяжело опираясь на палку, мокрый от пота, бледный, с блуждающими глазами, бубня одно и то же:
– Ну чего вы, чего? Все кончилось, ничего страшного уже не случится.
Когда достигли улицы, Петр Васильевич обернулся к Трофимову, предложил:
– Трофимыч, ты бы зашел, что ли? Посидим, потолкуем. У меня коньяк есть. Хороший, между прочим, коньяк. Армянский. Из Еревана привезли.
– Зайду, Василич. Непременно зайду. Вот обойду всех, погляжу, что и как, а там и зайду.Трофимов пришел через час, когда дети уже поужинали, и баба Дуня с ними, а Петр Васильевич все сидел и ждал, поглядывая на часы и теряя последнее терпение.
– Фу ты, – отдувался Александр Трофимович, выставляя на стол бутылку с какой-то бурой жидкостью. – Всю деревню обежал. Народ, как нынче говорят, в шоке. Сделал перепись населения, предупредил, чтобы на всякий случай собрали вещички, документы и кто там еще чего пожелает. А то нагрянет беда – без штанов выскочишь и про все на свете забудешь. Ты-то как, Василич?
– Да никак, – ответил Петр Васильевич. – Ты ж меня еще не переписал и не предупреждал.
– Сам должен был догадаться.
– Откуда? У тебя, может, опыт, а у меня никакого.
– Ты, что ж, и в армии не служил?
– Между четвертым и пятым курсом провел лето на военных сборах. Пару раз пальнул по мишени из «калаша», прокатился на бронетранспортере – вот и вся моя служба. Не помню, чтобы что-то говорили о пожарах. Хотя, честно тебе признаюсь, змеиный исход из головы не выходит и наводит на какие-то странные мысли.
– Странные мысли – это потом. У меня у самого этих мыслей девать некуда. Я вот звонил в район, спрашивал обстановку. Сказали, что обстановка нормальная, все под контролем, пока дымит одно болотце на севере района, заливают его водой местными силами. Я так понял, что случись самое худшее, рассчитывать придется только на себя. То есть на твои и мои силы. Других не имеется.
– Если суждено случиться, то уже бы случилось, – философски изрек Петр Васильевич, разливая по стопкам коньяк.
– Что ж, тогда давай выпьем, чтобы и дальше ничего не случилось, – произнес Александр Трофимович, поднял стопку, глянул на свет и выплеснул себе в рот. Мотнув головой, крякнув, прогудел: – Хорошая штука! А теперь давай моего хлебнем. И на этом покончим. А то может так выйти, что не дойдет до Всевышнего наше пожелание, а мы с тобой не в форме. Не годится. А вот когда вся эта канитель закончится, тогда и расслабимся.
– Согласен, – кивнул головой Петр Васильевич.
Выпили бурой жидкости. Петр Васильевич с открытым ртом схватил огурец, захрустел и только после этого отдышался. – Никак чистоган? – спросил он, вытирая слезы.
– Точно! Но настоянный на травах, – с довольной улыбкой ответил Александр Трофимович. – И продирает, и прочищает, и от всех болезней защищает.
– Так уж и от всех.
– Ну, может и не от всех, но от большей половины – это уж точно.
– А вот скажи мне, Трофимыч, как это тебя угораздило пойти в милицию? – подвинулся к гостю Петр Васильевич, налегая грудью на стол. – При такой-то комплекции тебе бы кузнецом работать, или – я не знаю – мировые рекорды на помосте ставить, а ты – участковый. Не вяжется.
– А ты думаешь, я с детства мечтал об этом? – усмехнулся в бороду Трофимов. – С детства я, брат, мечтал стать агрономом. Да судьба распорядилась иначе. Взяли в армию. Да. В девяносто четвертом. Во внутренние войска. И – в Чечню. Туда-сюда – война. А я, надо тебе сказать, еще в школе освоил и трактор, и комбайн, и машину – всю, какая у нас в колхозе была, технику. Конечно, не так чтобы хорошо, как, скажем, мой отец, но и не хуже иных прочих. И в армии меня посадили на БТР. И в первом же бою мою машину подбили. Из гранатомета. Меня ранило, а те из ребят, что сидели за моей спиной… там, брат, одна каша. Потому что он, зараза, когда пробивает броню, мечется внутри и всех, кто там есть, крошит без разбору… Ну, подлечили меня, и снова на машину. Тут как раз решили штурмовать Грозный. Рассказывать про это не буду: по телеку показывали ни раз и со всеми подробностями. Даже, на мой взгляд, лишними. А когда все это закончилось, вышел дембель, и вернулся я в родной свой колхоз имени Первого Мая. А его, колхоза-то моего, что называется, Митькой звали. Ну, и куда? Написал своему командиру: так, мол, и так. Отвечает: приезжай на сверхсрочную. Отсюда и пошло. Потом школа милиции, потом… долго рассказывать. Короче говоря, отпросился в родные края, служу вот… околоточным в чине капитана. Два раза в меня уже здесь стреляли, и грозились, и много чего еще было. Так что скучать не приходится.
«Начальник контрразведки «Смерш» Виктор Семенович Абакумов стоял перед Сталиным, вытянувшись и прижав к бедрам широкие рабочие руки. Трудно было понять, какое впечатление произвел на Сталина его доклад о положении в Восточной Германии, где безраздельным хозяином является маршал Жуков. Но Сталин требует от Абакумова правды и только правды, и Абакумов старается соответствовать его требованию. Это тем более легко, что Абакумов к маршалу Жукову относится без всякого к нему почтения, блеск его орденов за военные заслуги не слепят глаза генералу.
«Александр Возницын отложил в сторону кисть и устало разогнул спину. За последние годы он несколько погрузнел, когда-то густые волосы превратились в легкие белые кудельки, обрамляющие обширную лысину. Пожалуй, только руки остались прежними: широкие ладони с длинными крепкими и очень чуткими пальцами торчали из потертых рукавов вельветовой куртки и жили как бы отдельной от их хозяина жизнью, да глаза светились той же проницательностью и детским удивлением. Мастерская, завещанная ему художником Новиковым, уцелевшая в годы войны, была перепланирована и уменьшена, отдав часть площади двум комнатам для детей.
«Настенные часы пробили двенадцать раз, когда Алексей Максимович Горький закончил очередной абзац в рукописи второй части своего романа «Жизнь Клима Самгина», — теперь-то он точно знал, что это будет не просто роман, а исторический роман-эпопея…».
В Сталинграде третий месяц не прекращались ожесточенные бои. Защитники города под сильным нажимом противника медленно пятились к Волге. К началу ноября они занимали лишь узкую береговую линию, местами едва превышающую двести метров. Да и та была разорвана на несколько изолированных друг от друга островков…
«Все последние дни с границы шли сообщения, одно тревожнее другого, однако командующий Белорусским особым военным округом генерал армии Дмитрий Григорьевич Павлов, следуя инструкциям Генштаба и наркомата обороны, всячески препятствовал любой инициативе командиров армий, корпусов и дивизий, расквартированных вблизи границы, принимать какие бы то ни было меры, направленные к приведению войск в боевую готовность. И хотя сердце щемило, и умом он понимал, что все это не к добру, более всего Павлов боялся, что любое его отступление от приказов сверху может быть расценено как провокация и желание сорвать процесс мирных отношений с Германией.
«Молодой человек высокого роста, с весьма привлекательным, но изнеженным и даже несколько порочным лицом, стоял у ограды Летнего сада и жадно курил тонкую папироску. На нем лоснилась кожаная куртка военного покроя, зеленые — цвета лопуха — английские бриджи обтягивали ягодицы, высокие офицерские сапоги, начищенные до блеска, и фуражка с черным артиллерийским околышем, надвинутая на глаза, — все это говорило о рискованном желании выделиться из общей серой массы и готовности постоять за себя…».
Когда речь идет о любви, у консервативных родителей Фрэнка Ли существует одно правило: сын может влюбляться и ходить на свидания только с кореянками. Раньше это правило мало волновало Фрэнка – на горизонте было пусто. А потом в его жизни появились сразу две девушки. Точнее, смешная и спортивная Джо Сонг была в его жизни всегда, во френдзоне. А девушкой его мечты стала Брит Минз – красивая, умная, очаровательная. На сто процентов белая американка. Как угодить родителям, если нарушил главное семейное правило? Конечно, притвориться влюбленным в Джо! Ухаживания за Джо для отвода глаз и море личной свободы в последний год перед поступлением в колледж.
Книгой «СПЯЩИЙ БОГ 018» автор книг «Проект Россия», «Проект i»,«Проект 018» начинает новую серию - «Секс, Блокчейн и Новый мир». Однажды у меня возник вопрос: а какой во всем этом смысл? Вот я родился, живу, что-то делаю каждый день ... А зачем? Нужно ли мне это? Правильно ли то, что я делаю? Чего же я хочу в конечном итоге? Могу ли я хоть что-нибудь из того, к чему стремлюсь, назвать смыслом своей жизни? Сказать, что вот именно для этого я родился? Жизнь похожа на автомобиль, управляемый со спутника.
Автор приглашает читателя послужить в армии, поработать антеннщиком, таксистом, а в конце починить старую «Ладу». А помогут ему в этом добрые и отзывчивые люди! Добро, душевная теплота, дружба и любовь красной нитью проходят сквозь всю книгу. Хорошее настроение гарантировано!
Этот роман о старости. Об оптимизме стариков и об их стремлении как можно дольше задержаться на земле. Содержит нецензурную брань.
Погода во всём мире сошла с ума. То ли потому, что учёные свой коллайдер не в ту сторону закрутили, то ли это злые происки инопланетян, а может, прав сосед Павел, и это просто конец света. А впрочем какая разница, когда у меня на всю историю двенадцать листов дневника и не так уж много шансов выжить.
Впервые доктор Грин издал эту книгу сам. Она стала бестселлером без поддержки издателей, получила сотни восторженных отзывов и попала на первые места рейтингов Amazon. Филип Аллен Грин погружает читателя в невидимый эмоциональный ландшафт экстренной медицины. С пронзительной честностью и выразительностью он рассказывает о том, что открывается людям на хрупкой границе между жизнью и смертью, о тревожной памяти врачей, о страхах, о выгорании, о неистребимой надежде на чудо… Приготовьтесь стать глазами и руками доктора Грина в приемном покое маленькой больницы, затерянной в американской провинции.