Жар под золой - [19]

Воскресным полднем я возвращался домой из пивнушки. Пфайферша, торчавшая в кухонном окне, подозвала меня. Когда она без протезов, я всякий раз пугаюсь ее беззубого рта.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовался я.

Сильно высунувшись из окна, она спросила:

— Помирает? Я знаю, он скоро умрет.

— Кто, фрау Пфайфер?

— Как кто! Эберхард. — Она осклабилась, и ее губы исчезли в слюнявой впадине.

— Я не видел его больше месяца, — ответил я сухо: злобный тон старухи разозлил меня.

— Но Франк сказал мне, что дело идет к концу. Я его переживу, Эберхардика... В подвале вода. Вы не взглянете, откуда течет? Может, какая труба лопнула? Да, пора бы уже сменить все трубы, но во сколько это обойдется... а потом грязь... слесаря никогда не вытирают ноги.

Идти к ней мне не хотелось, я был слегка выпивши, опаздывать к обеду тоже не хотел, а после обеда собирался соснуть.

— Не обижайтесь, фрау Пфайфер, но сегодня у меня нет времени, после обеда мы уедем. Вот завтра утром буду косить у вас и посмотрю, в чем дело.

Когда я повернулся, чтобы уйти, она задала новый вопрос:

— А чего надо Бальке?

От этой ведьмы ничего не ускользнет, она сидит словно паук в паутине и видит все, что происходит вокруг, — глаза у нее еще зоркие, газету она читает без очков и за километр может разглядеть мышь.

Мы решили уговорить Пфайфершу купить телевизор и позвали ее в гости. Было это вскоре после того, как мы сюда переехали, и Хелен считала, что соседей надо обязательно приглашать, чтобы сосуществование было сносным. Старуха посидела тогда часок у экрана, поднялась и, не сказав ни слова, ушла. С тех пор она больше ни разу не заходила к нам.

— Сторонитесь Бальке, его отец был пьяницей и распутником, я его знала, очень хорошо знала. Не верьте ему, он носит двухцветные ботинки... ни один порядочный человек не наденет таких. Поверьте старой женщине, Бальке нельзя доверить даже гнилую картошку, он тут же продаст ее как тыкву или дыню.

Она закрыла окно и удалилась.

— Чего надо Пфайферше? — раздраженно спросила жена, когда я вошел в кухню. — Пора бы и тебе потребовать с нее почасовую оплату — югославке ведь она платит, не даром же та убирает.

— У нее в подвале натекло, — объяснил я, — в конце концов...

— В конце концов, она может вызвать водопроводчика. Куда ей девать деньги? Возьмет с собой на небо? Все равно она в ад попадет, а там деньги сгорят.

Я взял со стола письмо, которое дочка оставила для нас. Его прислали из высшего музыкального училища в Кёльне. В ближайшую среду Клаудии надлежало явиться на вступительный экзамен.

— Я захвачу ее с собой, мне же все равно в Кёльн ехать.

Жена дегустировала салат на подставном столике. Они с дочкой могли питаться исключительно салатом да кислым молоком, а с мяса удаляли малейший кусочек жира.

— Ты мне так и не сказал, что будешь делать для Бальке. Может, это тайна?

— Выглядит малость таинственно, это верно, — ответил я, — но, возможно, он всего лишь хочет обдурить налогового инспектора, может, мои рейсы не проходят у него по бухгалтерским книгам.

— Это на Бальке похоже... ну, тебе-то безразлично.

— А что ты имеешь против, Хелен? Ведь обдуривать налоговых инспекторов стало нынче всенародным спортом... как теннис.

— Хорошо, что ты прихватишь Клаудию... эта среда у нее уже в печенке сидит... бедный ребенок, к чему эти нелепые экзамены?

— Бывает кое-что и похуже экзаменов, — возразил я.

— Да, но не для восемнадцатилетней девушки, как ты сам понимаешь, тебе ведь тоже было восемнадцать...

Хелен поджарила шницели из маринованного мяса и подала их с салатом. Было вкусно. Она хорошо готовила, когда не спешила, но в последнее время у нее получалось это все реже и реже.

— Конечно, бывает хуже, — продолжала она, — но ведь у девушки жизнь только начинается... Вкусно? — Жена задорно посмотрела на меня.

— Тебе надо было стать поварихой, Хелен: ведь есть люди никогда не прекратят.

— А тебе трактирщиком, — засмеялась она, — пьянствовать всегда будут... Господи, Лотар, хотела бы я разок увидеть тебя за стойкой, а не перед ней — ты был бы, наверно, лучшим клиентом у самого себя. Верно?

Она была задорная, веселая. Когда жена в таком настроении, она становится прежней молодой Хелен.

Я вдруг вспомнил, как впервые встретил ее, юную, восемнадцатилетнюю, в книжном магазине, где она работала. Я спросил учебник по статике — в то время я всерьез намеревался поступить в техникум, хотелось быть чем-то больше, нежели каменщиком.

Так вот началось. И так вот я приохотился к чтению. Ходить в магазин и каждый раз покупать специальную литературу я не мог, поэтому ограничивался дешевыми книжками карманного формата, которые подбирала для меня Хелен.

«Я еще не достаточно знаю ваш умственный кругозор, — съязвила она как-то, сунула мне книгу и пригласила к кассе. — С вас две марки восемьдесят».

Первое время я ходил в книжный магазин из-за нее, потом мне понравилось читать после работы в постели. Каждая книга давала повод встретиться с Хелен.

Однажды я дождался ее по окончании работы в нише какого-то учреждения напротив книжного магазина и отвез домой в своем дребезжащем «фольксвагене». Она жила с родителями. Выйдя из машины, Хелен сказала: «Ты несносный человек». Она обняла меня, поцеловала и побежала в подъезд. По дороге у нее соскочила туфля, я захохотал, Хелен подняла туфлю и швырнула ее в меня. Это было все. С того времени мне больше не надо было искать повода, чтобы навещать ее в магазине, но книги я продолжал покупать.