Жак Лакан: введение - [32]

Можно снова привести пример с той же самой звездой. Допустим, я рассказываю кому-то или кто-то слышит обрывок моей речи. Я говорю: «Вчера я видел звезду, и она так меня манит, и я хотел бы ее снова увидеть, я хотел бы к ней прикоснуться, я хотел бы… Завтра я обязательно снова пойду, может быть, у меня будет шанс на нее посмотреть». Если брать этот обрывок речи, то так в принципе до конца и не понятно, о чем речь.

Для того, чтобы смысл появился, должна возникнуть точка пристежки, то есть какое-то означающее, которое будет играть роль этой самой точки пристежки. То, что соединит одно с другим, – поток означающих с потоком означаемых. В зависимости от того, какое это будет означающее, смысл будет меняться.

Например, если я в этом потоке речи использую означающее «обсерватория», то смысл сразу станет фиксированным. Сразу станет понятно, о чем идет речь: я сходил в обсерваторию, в телескоп увидел звезду, и так меня это зрелище поразило, что я хожу под впечатлением и завтра обязательно снова пойду. Совершенно другой смысл будет зафиксирован, если я произнесу слово, например, Монеточка. Сразу станет понятно, что я говорю о звезде в совершенно другом смысле. Что я ходил на концерт, видел там популярную исполнительницу, и так она меня поразила, что я хожу и делюсь своими впечатлениями и, вообще, завтра снова пойду.

Появление точки пристежки фиксирует смысл. До того, как она появилась, можно только гадать, о чем идет речь. Так часто бывает, например, если в общественном транспорте случайно подслушать разговор соседей. Они могут говорить о каких-то вещах и, слушая обрывок этого разговора, в голове начинают возникать всякие непонятные и порой пугающие картины, образы – и вообще не знаешь, о чем идет речь. А потом кто-то из собеседников произносит какое-то ключевое означающее, вводит точку пристежки, и сразу становится все понятно. Например, оказывается, что это хирурги едут и обсуждают операцию. Или кто-то фильм пересказывал. Или еще что-то.

А бывает так, что обрывок разговора так никогда и не проясняется – и ты выходишь на своей остановке, так и не поняв, о чем шла речь. То есть поток означающих с потоком означаемых не соединился. Получается речь, лишенная для тебя смысла, потому что не прозвучала эта самая точка пристежки. Не произошло этого самого соединения. Не был зафиксирован смысл.

Теперь, разобрав базовые идеи, можно непосредственно перейти к разбору того, как Лакан понимал бессознательное. В частности, нам предстоит расшифровать знаковый лакановский афоризм: бессознательное структурировано как язык. Что это значит?

Начнем с вопроса о том, с каким пониманием бессознательного Лакан порывает? Если открыть его работу «Инстанция буквы», то практически в самом начале он пишет: «По ту сторону речи, в бессознательном, психоаналитический опыт обнаруживает цельную языковую структуру». И дальше он продолжает: «Представление о бессознательном как некоем седалище инстинктов придется, возможно, пересмотреть»[48]. По сути, Лакан отказывается от широко распространенной концепции, согласно которой в бессознательном находятся некие инстинкты/влечения.

По мнению Лакана, психоаналитический опыт обнаруживает в бессознательном языковую структуру. То есть бессознательное состоит не из инстинктов, а из неких языковых структур. Надо сказать, что эти идеи Лакана, с одной стороны, были достаточно новаторскими для психоанализа. Но с другой стороны, можно обратить внимание на то, что у самого Фрейда в его работах есть похожие рассуждения: рассуждения, которые указывают именно в этом направлении.

В знаменитой статье Фрейда «О бессознательном» 1915 года есть фрагмент, где Фрейд рассуждает о вытеснении. Он рассуждает о том, что может вытесняться и что, соответственно, может находиться в бессознательном. В частности, Фрейд задается вопросом о том, возможно ли бессознательное влечение? Возможен ли бессознательный аффект? И приходит к выводу, что, наверное, все же нет. Он пишет: «В бессознательном влечение может быть отражено не иначе как при помощи представления. Если бы влечение не связывалось с каким-нибудь представлением и не проявлялось как состояние аффекта, то мы не могли бы о нем ничего знать. И если мы все-таки говорим о бессознательном влечении или о вытесненном влечении, то это только безобидная небрежность выражения. Под этим мы можем понимать только такое влечение, которое отражено в психике бессознательным представлением, и ничего другого под этим не подразумевается»[49].

То есть нет никакого бессознательного влечения. Нет никакого вытесненного влечения. А что вытесняется и что помещается в бессознательное? В бессознательное помещается представление, то есть – есть некий аффект, некое переживание, некое влечение, которое для того, чтобы мы о нем имели какое-то представление, должно быть как-то представлено. Должно быть некое представление влечения, благодаря которому мы, собственно говоря, только о нем и узнаем. И когда происходит вытеснение, то происходит как бы разрывание связи между этим самым влечением, аффектом и его представлением. Это самое представление уходит в бессознательное. И, соответственно, за счет этого разрыва это влечение, этот аффект может существовать как бы анонимно, инкогнито, в неузнанном виде. Он может проявляться в симптомах, в каких-то непонятных и не расшифровываемых для самого субъекта форматах. Потому что влечение отсоединилось от своего представления. Это представление оказалось бессознательным.