Мы идем по уродливому красному ковру, на котором остаются отпечатки наших подошв, недолговечные следы нашего пребывания.
Я думаю, как помочь Нисе, но так как думаю я медленно, мы успеваем пройти три картины с корабликами на вершинах акварельных морей прежде, чем я решаю, что нужно будет дождаться кого-нибудь вербального, кто работает в этом мотеле и спросить про постояльцев и обстоятельства их отъезда.
Но высказать свою детективную идею я не успеваю, потому что Ниса вдруг резко останавливается, прижимает кулаки к глазам, как маленькая девочка, проснувшаяся посреди ночи.
— Твою мать, — говорит Ниса. — Опять.
Юстиниан и Офелла отскакивают от нее, оба ударяются о стены, потому что коридор узкий.
— Подожди, — говорит Офелла. — Ты имеешь в виду, что сейчас нам нужно быть подальше отсюда?
— Мы не знаем, — отвечаю я, а Ниса проходит вперед, прижимается лбом к стене, отвернувшись от нас. Выглядит она жутковато, шея напряжена, а все остальное тело почти расслаблено. Как девушка из нашего народа, переполненная отчаянием настолько, что движение становится невозможным. Я вижу рубиновую каплю, которая падает вниз и словно бы совершенно исчезает в ворсе красного ковра.
Первая капля, вторая, третья — начинается дождь. Ниса издает звук средний между возгласом отвращения и облегчения. Я кидаюсь к ней, но Офелла и Юстиниан удерживают меня.
— Стой. Мы не знаем, как это работает.
— Да, поэтому и нельзя ее оставлять, — говорю я. Ниса разворачивается к нам. Дорожки крови на ее щеках похожи на потекшую тушь, только цвет иной, а железный запах я чувствую даже отсюда. У нее на ладони извивается существо. Оно не имеет головы, глаз, похоже на линию, одинаковую на всем протяжении, неприродно ровную.
Юстиниан громко ругается, Офелла прижимает руку ко рту. А я ощущаю себя зрителем, и хотя мне хочется помочь Нисе, я не могу пошевелиться, и мне это совсем не нравится. Ниса выглядит, как картинка с музыкального альбома какой-то очень суровой и мрачной группы, а потом существо выскальзывает между ее пальцев, и она пытается поймать его второй рукой, тогда уже она становится будто в черной комедии.
Черно-белой комедии. Все вокруг блекнет еще до этого, как червь шлепается на пол, и это разбивает мою теорию о том, что дело в нем.
Дело ни в чем. Все происходит, меркнет, проваливается в темноту, а потом в густые, серые сумерки. Я вижу, как корабли на картинах качает на нарисованных волнах, они выглядят живее, чем мухи, которые пропадают и появляются, но даже тогда выглядят, как будто это они — плоские изображения.
— О, — говорит Юстиниан. — Не то ретро, которое я люблю, но в этой обстановке выглядит даже естественно.
Губы его, однако, едва шевелятся, получается почти шепот. Мы бросаемся к Нисе, которая пытается удержать червя. Он скользкий и, в конце концов, все-таки плюхается на пол, мы вчетвером, как дети, увидевшие майского жука в песочнице, пытаемся его поймать, падаем на колени, с увлечением стараемся прижать червя, да только он оказывается быстрее каждого из нас, даже быстрее Нисы, чьи руки я едва вижу, настолько неуловимы ее движения.
Офелла говорит:
— И что теперь делать? Ждать, пока это пройдет само?
Поняв, что червь ускользнул, мы садимся на пол, вытягиваем ноги к чужим дверям, прижимаемся друг к другу.
Выглядим мы, наверное, совершенно невозмутимо, только вот на самом деле мы все в ужасе от места, где оказались.
Просто когда не знаешь, что делать, никуда не спешишь.
Я достаю из кармана фотографию. Мама на ней не меняется, та же улыбчивая девчушка с кривым нижним резцом. Санктина же совершенно меняется. Фотография становится влажной от капель крови, которыми испачканы ее руки в перчатках, а накидка разрезана, и я вижу дыру, будто оставленную сигаретой, там, где должно быть ее сердце.
Изображение изменяется странным образом, словно проникает в реальность, смыкается с ней, и суть, и смысл его влияют на материю. Я протягиваю фотографию остальным. Юстиниан говорит:
— Фотография это реальность, ставшая знаком.
— Там что, кровь? — спрашивает Офелла. А Ниса говорит:
— О, мама красотка, правда?
За окном в конце коридора мигают яркие звезды. Словно свет в том окне, думаю я.
А потом звезды вдруг замирают, только одна продолжает гореть и гаснуть. Я понимаю, это одна из моих звезд. Глупость.
Глупость, глупость, глупость. Мне кажется, словно эти слова раздаются в моей голове.
— Значит, мы заперты здесь? Пока за нами не придет толстая подземная чушь?
— Идеальная формулировка, Офелла. Но я не знаю, связано ли то, что мы попали обратно с подземной чушью.
Ниса не говорит вот чего: мы не знаем, выберемся ли мы отсюда на этот раз. Не было ли наше спасение просто случайностью?
Я смотрю в другой конец коридора. Мне кажется, коридор много длиннее, чем был в реальности, а в конце темный-темный, словно впадает в пустоту и темноту, такой тоннель, где еще не видно света. Звезды с другой стороны наоборот близкие, как будто заглядывают в окно.
Мы поднимаемся и оказывается, что это тяжело. Меня качает, будто мы на корабле во время шторма, кажется, что пол и потолок сейчас поменяются местами. Я успеваю схватить Офеллу прежде, чем она упадет.
