На обеих красивые шляпки с лебедиными перьями, расшитые кружевами, позади видно какое-то широкое водяное пространство, может море, может озеро, но, наверное, время не располагало к купанию, потому что на обеих теплые накидки, абсолютно одинаковые, только брошки, скрепляющие их под воротниками, разные. У мамы фиолетовая, с красивым бликом внутри, как будто в ней теплится розовый огонь, а у Санктины красная, очень яркая.
Они стоят, тесно прижавшись друг к другу, так что у мамы немного съехала шляпка. Они улыбаются, широко и зубасто, и я вижу кривой мамин зуб, который вырос не слишком правильно, в отличии от своих сородичей, и вижу идеальную, ровную улыбку Санктины.
Они обе счастливы, даже время, чуть смазавшее все цвета, не смогло погасить румянец на их щеках.
Я переворачиваю фотографию. Чьим-то убористым, не похожим на мамин, почерком выведены слова «воображала» и «жадина».
— Это же Октавия, — говорит Офелла. — Разве нет?
Она не слишком уверена, наверное, потому что мама здесь совсем молодая.
— И моя мама, — говорит Ниса. По голосу ее ничего не понять, но когда я смотрю на Нису, то вижу, что удивлена она не меньше меня.
Грациниан сказал, что здесь мама Нисы звалась бы Санктиной, но я был уверен, что это не ее настоящее имя. Так звали мою тетю. Но я никогда не видел ее фотографий, мама уничтожила все, что хранились в нашем доме, и запретила изображения предыдущей императрицы в любом виде. Так мама скорбит, разрушая.
— Ваши матери дружили? — спрашивает Офелла.
— Санктиной звали мою тетю, — говорю я. — Старшую мамину сестру.
Потом смотрю на фотографию, добавляю:
— Но да, думаю они дружили. Выглядят такими счастливыми.
Ниса принимается расхаживать по комнате. По ней не слишком заметно, что она расстроена, только двигается резче.
— Так значит, они меня бросили, — говорит Ниса. — Нашли самое суперское время! Нашли самый суперский способ!
— Я уверен, что это не так, — говорю я. — Просто что-то случилось, и они были вынуждены…
Ниса разворачивается ко мне, лицо ее ничего не выражает и голос остается прежним, и остановившись, она кажется спокойной, как ползающие по потолку осенние мухи.
Она говорит:
— Нет, Марциан.
Мне кажется, что настроение у нее даже чуть приподнятое, как у девочки, которая узнала, что мама и папа уехали на выходные, и можно пригласить друзей. А потом она говорит:
— У меня нет любящего папы-героя и заботливой, нежной мамы, готовых ради меня на все. У меня нет семьи, которая хочет защитить меня ото всех невзгод. Даже просто заботливой семьи нет. Моя мама — злобная тварь, и ей плевать на меня. Мой папа сделает все ради мамы, даже если это означает бросить меня здесь одну по самой ничтожной причине.
— Мне показалось, что они любят тебя, когда ты была мертва.
Юстиниан присвистывает. Офелла, кажется, очень хочет слиться с окружающим пространством, погрузиться в туман с картины и исчезнуть в нем навсегда. Я понимаю, что разговор выходит очень неловкий, что Нисе плохо и больно, но ее голос совершенно ничем не выдает ее смятения. С папой так бывает, но папа смотрит на себя отстраненно, словно бы со стороны, он от себя отчужден, а вот Ниса, кажется, испытывает напряжение. На секунду я думаю, что у нее сейчас кровь носом пойдет от того, как яростно она делает вид, что не происходит ничего, говорю:
— Подожди.
— Я теперь никуда не спешу, — говорит она. — Все в порядке. Абсолютно. Может, этого больше не повторится. Может, они позвонят мне сами и спросят, как у меня дела.
— Ниса, — начинает Офелла, но не успевает закончить фразу, Ниса отмахивается от нее.
— Пойдемте гулять, — говорит она. — Я читала путеводитель, здесь рядом парк с маньяками.
— Если здесь живет наш народ, не значит, что парк с маньяками, — говорю я осторожно. А Юстиниан ничего не говорит. Это значит, и он видит, что все не так. Когда у человека хорошее настроение, Юстиниан самый мерзкий и самый болтливый собеседник на земле. Замолкает он, тонко чувствующий, как все творческие люди, только когда говорить и вправду ничего не стоит.
Раз Юстиниан молчит, значит и я не ошибаюсь. Офелла берет пепельницу, крутит ее в руках, рассматривая блестки, оживающие от движения и света. Я бы тоже на что-нибудь сейчас посмотрел, но смотрю на Нису.
— Что вы пялитесь на меня? — спрашивает Ниса, словно и вправду ничего не случилось, а мы все оказались в неловкой ситуации, оттого, что попали в мотель на краю Города.
Я смотрю на двух девушек, которые улыбаются мне, стоя у моря, а может у озера, в своих прекрасных шляпках.
Одна из них — моя мама, другая же — мама Нисы. Такие разные, думаю я, но, наверное, мама Нисы любит ее так же, как моя — меня, иначе это было бы несправедливо.
Офелла говорит:
— Ладно, ребята. Пора идти, пока та женщина не пришла в себя.
— Я не думаю, что она когда-либо приходит в себя, — отвечает Юстиниан. Они оба рады поговорить о чем-нибудь другом, Ниса быстро оказывается между ними, обнимает обоих за плечи.
— Так что, погуляем?
Офелла быстро, словно ее застали за чем-то непотребным, кладет пепельницу обратно на тумбочку, и я понимаю, что она хотела ее забрать. Хотя пепельница далеко не самая красивая штука на земле, Офелла явно возвращает ее на место с неохотой. Я еще раз смотрю на всем чужой, никому не принадлежащий номер, прячу в карман фотографию и выхожу в коридор вслед за своими друзьями.
