Зеркало для героя - [19]

     - Опасно? - спросил Устинов, смущаясь.

     - Ничего с вами не сделается, - ответила девушка.

     Возле  лавы,  на  пункте  погрузки в  штреке,  слесарь монтировал новый светильник в  алюминиевом корпусе с  длинной лампой-трубкой.  Он  был молод, недавно стал отцом,  и  ему хотелось что-нибудь придумать,  чтобы преодолеть ощущение тяжести,  которая появлялась,  когда он шел домой; ему было стыдно, но он чувствовал, что он самый последний примак.

     Устинов намахался лопатой до изнеможения и услышал,  как кто-то толкнул его.  Старый навалоотбойщик,  блестя всем черным лицом,  показал жестом, что можно отдохнуть.

     Подаренные наколенники почему-то  привязали навалоотбойщика к  новичку. Устинов привалился спиной  к  забою,  вытянул ноги.  Работающий чуть  повыше шахтер покосился на  него,  но старый навалоотбойщик махнул ему рукой,  что, мол, не отвлекайся.

     Михаил на миг закрыл глаза и очутился дома, возле дочери.

     Гудела врубмашина, звякали лопаты, Даша смотрела на него... он не знал, вернется ли к ней.

     Здесь ему было тяжело жить и не для кого жить.

     Он оттолкнулся от угольной стены, стал снова работать.

     Даша еще не родилась. Его родители еще были молоды, не подозревали, что через двадцать лет их ждет разрыв, что отец уйдет к другой женщине.

     На  погрузочном пункте Устинов увидел отца.  Он  узнал его,  потому что ждал:  говорили,  что приедет изобретатель ламп дневного света.  Отец высоко держал голову в каске, щурился сквозь очки и казался высокомерным.

     Подвешенные  поверху  лампы  распространяли  ровный  белый  свет,  мало похожий на естественный дневной,  но сильно и равномерно расходящийся во все стороны. Штрек стал шире, засверкали рельсы, сделались видны натеки смолы на сосновых стойках.

     С отцом было еще несколько человек.  Они поздравляли и благодарили его, утверждая, что он развеял сумерки, всегда окружавшие шахтеров.

     Устинов подошел к нему и словно случайно дотронулся до его руки.

     Кирилл Иванович повернулся к сыну.

     - Я хочу пожать вам руку, - сказал Устинов.

     И пожал.

     В эту минуту торжества он произнес:

     - Лет через тридцать наступит совершенно другая жизнь.  Придут на  ваше место новые изобретатели и ученые.  А вас,  наверное,  забудут. Вы думаете о будущем?

     - Будущее еще прекраснее, - заметил кто-то из сопровождающих.

     Устинова оттеснили,  он издали наблюдал,  как отец улыбается...  И  как отец плакал над могилой матери! Это еще впереди.

     Устинов работал,  потом поднимался на-гора, в общежитие. Шахта отнимала все  силы.  Он  вспоминал какой-то  долгий сон,  где  он  был  преуспевающим руководителем  социологической  лаборатории,   и  с  удивлением  видел  того полуреального   человека,    ищущего   защиты   от    медленного   рутинного существования.  Тогда-то он,  оказывается,  завидовал двадцатичетырехлетнему заводскому мастеру Сергею Духовникову,  который работал в цехе в дни авралов по  двенадцать часов,  который жег  себя  ради  простого выполнения плана  и одновременно ради себя самого, своей жажды жить. Эта жажда выделяла парня из массы, озабоченной вязкими житейскими проблемами.

     Теперь  Устинов  после  смены  ощущал  цену  каждого прожитого часа  и, выезжая из подземелья,  замечал акации и клены возле подъемника,  которые он успевал забыть под землей.

     Но однажды ему стало страшно.

     Он остался в комнате один,  все ушли -  кто на танцы,  кто к знакомым в Грушовку.  Михаил дремал,  читал газету,  потом вышел на крыльцо и,  глядя в темное небо, застонал.

     Далеко за рекой и разбросанными огоньками поселка он угадал свой дом. И пошел туда, откуда долетали тихие родные голоса.

     Возле  грушовского магазина  светил  одинокий фонарь.  За  магазином со стороны  балки  темнел  дом,  в  котором  недавно  брали  бандитов.  Устинов вспомнил,   как  несли  убитого  милиционера,   вспомнил  секретаря  горкома Пшеничного и  то,  как  козырнул своим детским воспоминанием об  этом пустом доме.  Послышался скрип вырываемого гвоздя, затем - стук. Устинов отступил в тень,  стал всматриваться.  Мелькнула неясная фигура.  "Разве не  всех тогда взяли?" - подумал он. Михаил осторожно прошел вдоль забора и пригнулся возле колючего куста, пахнущего смородиной. На всякий случай он пошарил рукой, ища камень или палку.  Во дворе затихли.  Трава была сырая,  холодная.  Он вытер руки о колени и, немного подождав, двинулся дальше, но через несколько шагов остановился,  услышав,  что  там  тоже зашевелились.  Тогда Устинов,  уже не пригибаясь, припустил к соседнему дому, где светилось мирно окно.

     - Кто там?  -  окликнул из-за забора мужской голос. - Проходи, человек, здесь живет убогий горемыка.

     Те,  кто напугал Устинова,  были его соседи по комнате Василий и Федор. Они решили унести из бесхозного дома оконные рамы и двери. Алексей собирался строиться и запасал впрок материалы. Устинов спугнул их. Подумали - милиция. И  Василий,  бывший  запойный  пьяница,  равнодушно  предрек  общую  судьбу: "Посодют".

     - Как же дальше жить будешь? - спросил Устинов у слепого.