I
Утром в автоцентр приехала санитарный врач Полетаева и закрыла столовую. Главный инженер Журков, морщась от радикулитной боли, улыбался молодой женщине почти час, но не уговорив, пошел к Никифорову.
— Все-таки закрыла? — спросил Никифоров.
— Да ну ее! Терпеть не могу дамочек-чиновниц!
Журков подошел к окну, поглядел вниз. Подъезд к воротам автоцентра был забит разноцветными «Жигулями». Дальше, за асфальтовым аппендиксом подъезда, тянулось поле, перерезанное безымянной речушкой с низкими ветлами на берегу.
— Заяц! — воскликнул Журков. — Ух, как чешет…
— Где? — вскочил Никифоров. Путь к окну преграждал столик с селектором, надо было идти с другой стороны вокруг длинного стола для совещаний, и Никифоров побежал.
Серый толстый заяц скакал и летел по зеленому полю к темной стене перелеска. С высоты третьего этажа было видно, что он вырывается из тупика между московским шоссе и песчаным холмом. Никифоров провожал зайца взглядом, медленно двигался вдоль широкого окна, пока чудо не исчезло.
— С чего ты взял, что это заяц? — задумчиво спросил он.
Он как будто увидел пятилетнего мальчика Сашу Никифорова, сидевшего на корточках с пустой кружкой в руках перед маленьким лобастым Рексом. Рука с эмалированной кружкой поднялась и ударила щенка по голове. Рекс взвизгнул, отпрянул. «Я хотел тебя проверить, — сказал мальчик. — Ты должен меня любить. Ведь папа побил меня, когда я обидел бабушку, а я его все равно люблю». Эти рассуждения казались мальчику убедительными, но по прошествии стольких лет все же было стыдно, так стыдно, что тридцатитрехлетний директор автоцентра Александр Константинович Никифоров смутился.
— Я не видел никакого зайца, — продолжил он, внезапно озаряясь ироническим лукавством. — Ты меня разыграл, Вячеслав Петрович. Видно, врачиха заморочила тебе голову, эти брюнетки с серыми глазами способны гипнотизировать.
— Преспокойно закрыла столовую, а вы мучайтесь голодные, — недоуменно сказал Журков. — Тоска берет, как начинаешь с ними говорить! Разведенная бездетная баба с властью заранее готова угробить любого мужика.
— Напрасно ты так. Лучше бы ее до города подвез, что ей пешком топать?
— Пусть потопает, — непримиримо вымолвил Журков.
— Тогда я сам подвезу. А то что получается? Она права: холодильники ведь не работают, а на улице жара. Не хватает нам отравиться… Я бы на ее месте тоже закрыл.
Журков выпятил нижнюю резко очерченную губу. Его продолговатое лицо с высоким лбом стало хмурым. Это был его обычный образ, настораживающий людей при первой встрече, внушающий мысль о мрачной, упорной натуре. На внешности Журкова грубо отпечатались годы физического напряжения, отпечатались не меньше, чем на его руках — больших, промасленных даже сейчас руках бывшего слесаря автобусного парка, простудившего спину от частого лежания на снегу под ржавыми автобусными днищами (от налипшего мокрого снега обрывалась электропроводка), выдержавшего шесть лет заочной борьбы за высшее образование и пришедшего к Никифорову мастером участка техобслуживания. Тогда в центре «АвтоВАЗтехобслуживания» работало лишь два подъемника, но случайные клиенты, привыкшие к очереди у московских автостанций, смирившиеся с хамством приемщиков, согласные переплачивать трояки и пятерки за одно обещание слесаря посмотреть их четырехколесного друга, попадали прямо-таки в автосервисный рай, где были и дефицитные запчасти, всякие там крестовины, сальники, подфарники, лобовые стекла и где царила неестественная доброжелательность, почти сказочная любовь к свернувшим с шоссе «Жигулям». Здесь никому не приходило в голову украсть из машины зажигалку, чехол руля или аварийный фонарь, — люди были как люди. Никифоров помнил, как в моторном отсеке одной машины абсолютно все было перемечено аккуратными мазками зеленой краски, даже копеечная подкапотная лампочка, и как парнишка-слесарь оскорбился тем, что в нем предположили вора, отказался работать с теми «Жигулями», а Журков и растерявшийся владелец уговаривали его, да так и не уговорили, пока им не помог сам Никифоров. Потом размягченный клиент пришел на третий этаж, вытащил из плоского портфеля бутылку, сказал: «Давайте, товарищи, выпьем. Дай бог, чтобы когда вы по-настоящему освоитесь, у вас сохранилось такое же отношение к нам». С ним не стали пить. Он оставил бутылку, пришлось Никифорову спуститься вниз и кинуть ее на заднее сиденье машины.
А ведь заезжий частник оказался прав. Не тот теперь стал центр. И Никифоров теперь не доверял никому, кроме Журкова а если и доверял, то наполовину, на две трети, однако, так только говорится из дипломатии, на самом же деле либо веришь, либо нет.
Никифоров снял висевший на стуле серый пиджак, поправил узел голубого галстука и пошел искать врачиху Нину Полетаеву.
Конечно, проще простого было позвонить диспетчеру, чтобы та по громкоговорящей связи пригласила Полетаеву в директорский кабинет. Проще простого в техническом отношении и совсем безграмотно — в человеческом. Так можно вызвать подчиненного, и это ему не покажется обидным, а с посторонними надо учитывать то странное обстоятельство, что в наше время люди почему-то сделались обидчивыми, просто болезненно обидчивыми. Заказчики приезжают с наивными своими амбициями, готовые козырять профессиональными заслугами, и им бесполезно говорить, что здесь, как на столе хирурга, все равны. Они желают видеть директора, в нем скрыта для них какая-то магия. Проверяющие тоже хотят только Никифорова, но он слушает, улыбается: «А это не ко мне. Это к руководителю такой-то службы». И многие уходят от него, оскорбившись.
