Земные заботы - [61]

Сон иголочками покалывает кожу, безмятежный, колышущийся. Так, наверное, спишь в колыбели.

Если случится тебе в последние дни апреля или в начале мая попасть за город, в то самое время, когда природа Зеландии просыпается, когда все вокруг словно сбрасывает с себя сковывавшую оболочку, когда земля одевается светло-зеленой шелковистой травкой, когда проклевываются первые белые цветы мирабели, — ты чувствуешь тогда, что не в силах вместить в себя всю неохватность бытия. Нечто похожее испытывает Мария в послеродовом отделении. То, что здесь происходит, слишком значительно, и она чувствует, что ее разум не способен это постичь.

Ей хотелось бы, чтобы время остановилось. Чтобы все оставалось, как есть. Малышка лежит на одеяле у нее между ног. Лобик чистый и выпуклый. Волосики темные, шелковистые. Цвет кожи чуть смугловатый или желтоватый, на щечках две бледные розочки. Тонкие бровки чуть подняты к вискам. Уголки губ слегка опущены.

Вот она зевнула, подобрала под себя ножки, по-прежнему не открывая глаз и не изменяя чуть озабоченного выражения на личике.

С каждым часом она все удаляется от внутриутробного существования. Расстояние между ребенком и материнским чревом все увеличивается. Между новорожденной и человеком становится все короче.

Дверь раскрывается, и первые посетители начинают заполнять палату. Женщины, всполошившись, вскакивают в кроватях и наспех прихорашиваются.

Посещения разрешаются дважды в день. В этом отделении не так уж боятся, что посетители занесут инфекцию. Обстановка очень раскованная. Родные и друзья приходят с цветами и подарками и рассаживаются прямо на священных кроватях, берут детей и передают их по кругу из рук в руки.

Даже старшие братишки и сестренки новорожденных после некоторых переговоров получают разрешение прийти.

Нет здесь застекленных дверей, которые бы отделяли семью от ее нового члена.

Молодой парнишка смущенно сидит возле Конни и пытается каблуками просверлить пол. Руки зажаты между коленями. Голова ушла в плечи. Взгляд устремляется то в потолок, то в детскую кроватку, то в окно. Он совершенно не знает, что надо говорить. Конни лежит в постели и морщится из-за проклятых швов, пытаясь придумать, что бы такое ему рассказать.

В кровати справа лежит внушительная фру Хольм и рассматривает свои ногти.

Уж на что фру Хольм крупная женщина, но муж ее еще больше.

Он входит почти крадучись, на цыпочках, осторожно и виновато обходит пеленальный стол. В одной руке у него шляпа, в другой — сверток в узорчатой бумаге.

Первый вопрос фру Хольм:

— Ну, что ты мне купил?

Приложив свою огромную руку к ее уху, он что-то шепчет ей. Другой рукой он придерживает подарок, который положил ей на живот.

— Что за и-д-и-о-т!

Господин Хольм съеживается.

— Но, Мархен… Ты же сама сказала… я думал…

— Индюк тоже думал!

На своего ребенка он и не взглянул. Видимо, это не имело особого значения. Потому что фру Хольм сразу же принялась объяснять, как он должен приготовить обед.

— Оно лежит в морозилке, не забудь! И когда оттает, то…

— Это был твой муж? — вкрадчиво спрашивает фру Хольм.

— Кто? — удивляется Конни.

— Ну, молодой человек лет пятнадцати, что сидел у твоей кровати?

— А, этот. Нет, это мой братишка.

Конни краснеет. Она растерянно оглядывается по сторонам, словно ища поддержки. Тут взгляд ее падает на дочку, она поспешно хватает ее на руки и заговаривает с ней:

— Дедушка придумает тебе хорошенькое имя. Обязательно придумает!

— Как ты держишь ребенка! Удивительно, что ты его еще не уронила.

Полезные советы у фру Хольм всегда наготове, тем более для такой неопытной мамаши.

Январский день недолог. Он скоро съеживается, уменьшается в объеме и высасывается через окно. Будто кто-то утаскивает его из палаты, а его место заполняет темнота, выползая из углов, из-под кроватей.

Вносят тарелки с бутербродами. Бутерброды с печеночным паштетом, с колбасой, с яйцами и помидорами, с рыбным филе и ростбифом.

Конни наслаждается едой. Видно, хочет наесться впрок до того, как придется вернуться домой, к мамашиным опостылевшим обедам. А фру Хольм страдает:

— Ах, эти бутерброды мне просто в рот не лезут. Хоть бы минеральной воды дали, запить…

У Миккельсен мало-помалу настроение поднимается. Нянечка снимает со штатива капельницу, присаживается к Миккельсен на кровать и смотрит на цветные фотографии у нее на тумбочке.

— Это правда твои?

— А то чьи же! Руди семь, а Ранди четыре. Еще бы не мои! Хороши поросятки?

И Миккельсен с важным видом склоняет голову набок.

Нянечка все вертит в руках фотографии.

— Кто же за ними смотрит, пока ты тут лежишь?

— А отец, кто ж еще.

— И он может сидеть дома?

— Он-то может. Он теперь на пенсии но инвалидности. И лучше, чем он, никто не умеет ходить за детьми. Это я тебе точно говорю.

— А как вы назовете своего младшенького?

— Рольф или Робин. Я думаю, скорее Робин.

— Руди, Ранди и Робин — просто прекрасно.

Мария не смогла удержаться:

— Можно бы назвать его Роланд. Есть такая «Песнь о Роланде».

— Или Рудольф, — подхватывает нянечка.

— Нет, так зовут его отца.

— А как насчет Руне, Роара или Рекса, — не унимается Мария. — А то еще можно назвать его Рафаэль, Рихард и Роджер.