Земли обетованные - [190]

Накануне группа монахов установила в церкви трехстворный иконостас высотой два с половиной метра, написанный отцами-монахами Белогорского монастыря, и повесила восемь больших икон, по четыре с каждой стороны. Архимандрит и сам пермский митрополит приехали на санях. Каково же было их удивление, когда после двух с половиной часов пути они увидели толпу в четыреста, а то и пятьсот человек, терпеливо ждавших на поляне, пока еще сотни две толпились в храме. Митрополит освятил новую церковь, дав ей имя Богородицы Заступницы Усердной, установил на алтаре покровительницу монастыря – Иверскую икону в великолепном золоченом окладе и с помощью архимандрита и Павла начал служить Божественную литургию.

В ноябре монахи возвели на опушке, в ста метрах от церкви, два строения: одно – на трех-четырех человек, а в другом, побольше, принимали верующих, их пожертвования, просьбы о поминовении усопших, чтении неусыпаемой псалтыри за здравие живых и за почивших. Здесь паломники могли купить иконы, свечи, платки, молитвенники, образки, религиозные книги.

Павел никогда не переступал их порога. Монахи возвели вокруг его хижины деревянный частокол высотой метра в полтора, и никому из посторонних не дозволялось входить внутрь. Павел подумал, что наконец-то жизнь пошла своим чередом, как четыре года назад, когда он только пришел сюда. Он снова мог целыми днями пребывать в одиночестве и ни о чем другом не мечтал. Отныне одному Степану разрешалось стучаться к нему в дверь, потому что Павел сказал: «Я не хочу, чтобы меня беспокоили»; к тому же ему нравился Степан с его мягкостью и спокойным нравом. Время от времени тот просил его выйти к верующим, но, если Павел отвечал: «Я устал» или «Сегодня мне не хочется», Степан отвечал: «Ничего страшного, как-нибудь справимся».

Однажды в воскресенье Степан пришел с известием: «Отче, четверо солдат, которых вы благословили три года назад, вернулись из Чечни; они сейчас в часовне со своими родителями, друзьями и командирами; хотят вас поблагодарить за то, что вы спасли их своими молитвами». Павел согласился с ними встретиться и подумал, что ребятам просто повезло и они не угодили в мясорубку, но промолчал. Поляна стала похожа на военный полигон: две-три сотни солдат в синей парадной форме, приехавшие из пермского военного городка «Звездный», приветствовали его. Павел подумал: «Невероятно, они же совсем юные!» К нему подошел мужчина со множеством орденских планок на груди; Степан почтительно упомянул его чин полковника, но Павел не расслышал имени. Полковник отдал честь и отрекомендовал ему кадетов: подростков и юношей от восьми до восемнадцати лет, одетых в голубую форму с красным кантом, пояснив, что они проходят курс патриотического военного воспитания, изучают основы духовной православной культуры, занимаются боевыми искусствами и во время школьных каникул ездят на военные сборы. Он попросил Павла благословить их. Когда тот поднял правую руку, чтобы перекрестить их троеперстием, все двести или триста кадетов, как один человек, преклонили колени и опустили головы, а Павел подумал: «Надеюсь, этих ребят не отправят в Чечню».

Церковь была заполнена молодыми военными и их родителями; четверо солдат, некогда получивших благословление Павла, а за ними их матери и отцы бросились целовать ему руку. Павел счел своей обязанностью поговорить с этими парнями, и они начали признаваться ему в том, в чем никогда не признавались своим близким. Они рассказывали. Долго. Полушепотом. Забыв, что находятся в церкви, в окружении толпы, которая не спускала с них глаз, напрягая слух, что уловить сказанное. Солдаты вспоминали бесчисленные ужасы, пытки, резню; они были подавлены и деморализованы тем, что увидели, пережили и совершили; конечно, они вернулись живыми и невредимыми, но в их душах остались незримые раны. Все, что им пришлось вынести на этой несчастной земле при «восстановлении порядка», оживило его собственные воспоминания о том, что он видел, пережил и совершил в бытность свою солдатом сорок пять лет тому назад, в Алжире.

И его охватила дрожь.

До сегодняшнего дня он был уверен, что навсегда похоронил эти ужасы в глубине памяти. Но теперь вдруг осознал, что его зовут Франк, а не Павел. Что имя Павел было навязанной ему маской, что он не изменился и навсегда останется Франком. Прижимая к груди каждого солдата, он долго не выпускал его из объятий; все прихожане видели, как по его лицу текут слезы, чувствовали боль, которая теперь стала его болью, и говорили себе, что отец Павел действительно святой.

Многие бросали вызов суровой зиме, долгие часы шли по промерзшему насту, опустив голову, съежившись от холода, через бескрайний лес, стремясь искупить свои грехи этим тяжелым испытанием, подбадривая друг друга в надежде, что отец Павел примет их, возложит руки на разбитых параличом, исцелит раненых и калек, тех, кто даже не ведает названия своей хвори, кто теряет зрение, чья память угасла, кому предрекли скорую смерть, несчастных женщин, потерявших надежду родить, погорельцев, страдальцев, живущих в адском огне постоянной боли, неизлечимо больных детей. Когда сгущался туман и за десять шагов уже ничего нельзя было различить, когда лицо обжигала снежная буря, а мороз был так непереносим, что даже волки прятались в своих логовах, каждый шаг становился испытанием. Но и добравшись до места, они должны были терпеливо ждать: Павел редко выходил из скита; он читал, размышлял или смотрел на танцующее пламя в печке, думая о разном – о своей прошлой жизни, о той, которую хотел бы прожить, – а то и полностью отрешившись от всего.