Земли обетованные - [181]

Нахмурившись, Франк посмотрел на Элен:

– Тридцать лет, говоришь? Кто такая Анна?

– А ты не в курсе? Только не говори, что ты не знал! Мишель предполагал, что ты не знаешь, а я не верила. Это ваша дочь – твоя и Сесиль! Сесиль поручила ее Мишелю, кажется, в шестьдесят седьмом – девочке тогда было четыре года, и Сесиль с тех пор ни разу не объявилась, бесследно исчезла. Поль даже нанял частного детектива, чтобы ее найти, но бесполезно. Все-таки странно – взять и бросить родную дочь, правда?

– Этого не может быть! Не может быть!

Франк вскочил, опрокинув стул.

– Этого не может быть! – Он сделал несколько шагов, бормоча, как пьяный: – Этого не может быть…

И бросился бежать.

* * *

«Пришло время осознать свою жизнь, настоящую жизнь, ту, к которой я стремился, а не ту, что навязана мне обществом, – в той я никогда не чувствовал себя свободным. Этот путь, на прозрение которого у меня ушло пятьдесят лет, был скрыт глубоко внутри меня, спрятан за безумием бесплодных действий и заранее проигранных сражений, не принесших мне ничего, кроме горечи и разочарований. На земле не будет лучшего мира. Это просто миф, который навязывают нам шарлатаны-политики, продавцы счастья, потому что их так называемая социальная справедливость, их несбыточное „равенство“ – призрак, которого никто не видел и никогда не увидит. Я столько лет мечтал иметь ребенка, но и в этом мне было отказано. Трижды эта надежда ускользала от меня. Я всегда делал неправильный выбор, я сам все разрушил и только сам несу ответственность за свое одиночество, за то, что со мной стало. С годами я научился приручать боль. Чтобы не пойти ко дну. Чтобы идти дальше. Сегодня я понял, что должен вернуться к самому себе. Мои убеждения так непрочны; я должен искать правду в своей душе, в своем сердце. Перед тем как сделать решительный шаг, Фуко писал: „Господи, если Ты существуешь, подай мне знак“. Долгое время я думал, что ему повезло или он был просто наивен, теперь же понимаю, что он был абсолютно честен и нашел свой путь, несмотря на трудности и препятствия. Моя жизнь только начинается. Мое решение – не констатация поражения, не отречение, не бегство, а обет. Только обет. Без суетных мечтаний. Без запасных вариантов. Без торговли с Богом. Это моя судьба на этой земле, и я принимаю ее».

* * *

Петр Маркиш весил чуть ли не центнер и с трудом передвигался. Казалось, он несет на своих плечах все тяготы этого мира. Сначала он работал в Госплане, потом в Институте теплоэнергетики, но всюду оставался бесцветным служащим, которого сторонились сослуживцы: он никому не смотрел в глаза, был молчалив, ни с кем не дружил и довольствовался механической работой инспектора в отделе технического контроля. Замкнутый подросток превратился в мрачного, одинокого взрослого, который постоянно чувствовал себя усталым.

Дряхлой развалиной.

По совету разных врачей он сдал кучу анализов, но никто так и не смог диагностировать у него хоть какую-нибудь из известных болезней. В конечном счете врачи пришли к заключению, что его расстройство носит психосоматический характер, хотя Петр категорически не принимал эту гипотезу. Одна из его редких подруг убедила его сходить к психологу, что в брежневскую эпоху было почти равносильно предложению лечь в психушку. Петру повезло: он попал к последователю Фрейда, и тот выявил мучившую его болезнь – это была серьезная проблема в отношениях с отцом. Игорь Маркиш бежал из СССР в 1952-м, когда сыну было семь лет, и все отрочество мальчика было отмечено этим клеймом: сын отца-предателя. Его мать, оказавшаяся в отчаянном положении, вынуждена была отречься от мужа; ей быстро оформили развод, но отсутствие Игоря постоянно мучило их, не давало покоя, а говорить о нем не разрешалось ни под каким предлогом. Из-за отца Петра не приняли ни в пионеры, ни в комсомол, и в нем зародилась глухая ненависть к человеку, который бросил жену и сына, разрушив им жизнь.

Когда Игорь вновь появился, Петру было уже двадцать два года, он надеялся поступить в аспирантуру и всячески старался доказать, что он предан идеям коммунизма и не имеет ничего общего с ренегатом-отцом. Поэтому он без всякого колебания донес на своего родителя в КГБ, будто это чужой человек, которого необходимо разоблачить. В тот день, когда Игоря арестовали, и в последующие месяцы Петр испытывал невероятное счастье. И даже торжество. Чувства, до сих пор ему неведомые. И его приняли в аспирантуру, хотя он не знал достоверно, обязан ли поступлением доносу. Мать могла говорить что угодно, но Петр гордился своим поступком: он отомстил наконец «этому негодяю», отравившему ему юность, и ни о чем не жалел, хотя и страдал от вопиющей несправедливости родных. Мать назвала его подлецом, а сестра Людмила осталась в Волгограде, только бы не жить рядом с братом. Тогдашняя подруга Петра, которая была на пятнадцать лет старше, сразу выставила его из своей квартиры, положив конец их отношениям. Петр на долгие годы попал в свой собственный, невидимый для других ад, пока психолог не объяснил ему причину его болезни, заставив осознать всю мерзость его поступка.