Земли обетованные - [178]

– Раньше мы пили больше, гораздо больше; тогда говорили: «Если водка не решила твою проблему, значит было мало водки». Свою проблему я не решил. Я исколесил всю страну, и у меня больше нет сил; они разрушили все: я ездил в Остраву, в Брно, в города, которые никто не знает, кроме тех бедолаг, что там живут. Искал Терезу и Людвика, тщетно показывал маленькие фотокарточки сорокалетней давности, исходил десятки лестниц, стучался в сотни дверей, спрашивал соседей, служащих в мэрии; но здешние люди опасаются незнакомцев, задающих вопросы, и неудивительно: они прошли хорошую школу, и все теперь бдительны. Даже если и знают что-то, никогда не скажут. Из принципа. У Терезы не осталось здесь родственников – одни умерли, другие уехали бог знает куда. Из меня получился бы плохой полицейский; завтра я попробую найти Йозефа Каплана – моего лучшего друга. Он врач и может что-то знать, если, конечно, еще жив.

– Мы его найдем, – сказал Мишель.

– А вы, значит, осматривали город? Попадались вам хорошие рестораны?

– Мне нужна твоя помощь, Павел, – сказала Анна. – Я наметила две программы с двумя концертами. В первой – искусство и культура: мы посещаем несколько музеев, церкви, Замок, Оперу, проходим «дорогой Моцарта». Во второй – только история и архитектура: Австро-Венгерская империя, ар-нуво, Национальная галерея, Замок и прогулка по Праге: Малый Град, Градчаны, еврейский квартал и кладбище. Можно было бы вспомнить о Кафке, но я здесь не нашла никаких упоминаний о нем.

– Естественно, здесь Кафка никого не интересует. Он писал на немецком – языке оккупантов и правящего класса, а не простого люда. Его книги, изданные в Берлине, не переводились на чешский, если не считать второстепенных публикаций в специализированных журналах. Чехи не изучают его в средней школе. В «Замке» или «Процессе» нет ни одной детали, указывающей на то, что действие происходит в Праге; точно так же оно может происходить в Эдинбурге или Вене, и, однако, он страстно любил этот город. Кафку вывели из забвения Сартр и Камю, которые видели в нем предтечу экзистенциализма, а в его творчестве – манифест абсурда. Хотя чешский менталитет больше склонен к юмору и иронии и воплощен в «Бравом солдате Швейке». Тем не менее чехи, как и французы, слышали о Кафке, и если ты подготовишь экскурсию по Старе-Место[226], где он жил, у туристов создастся впечатление, что их просветили.

Мишель позвонил атташе по культуре французского посольства и рассказал ему о проблеме Павла. Когда вечером они вернулись в отель, на стойке администратора их ждала записка с адресом Йозефа Каплана. Тот теперь жил не в семейных апартаментах на улице Капрова, а в Градчанах, в старом доме на холме. «Сегодня уже поздно», – сказал Павел. На следующее утро он нашел другие предлоги, чтобы ничего не предпринимать: объявил, что зря приехал в эту туманную страну, думая воскресить прошлое, что нас вечно подводит сентиментальность и он предпочел бы вернуться в Париж. Мишель предложил проводить его к Каплану, но Павел отказался: «Оставь меня в покое, иди делай свои снимки». Улицы побелели под тонким слоем снега. Павел начал брюзжать, опасаясь сломать ногу: «Может, я выберусь позже, если погода улучшится». Наконец он решился и вышел из гостиницы; добрел до Вацлавской площади, обессиленный, постоял пять минут и повернул обратно.

А Мишель с Анной отправились в Старый город на поиски неизвестного Кафки. Дом, где он родился, стоял недалеко от церкви Святого Николая, на пересечении улиц Майселова и Капрова, но никакой таблички на нем не было. Мишель спрашивал по-французски и по-английски прохожих, людей, входящих в дом и выходящих из него, но никто ничего не знал, так же как и в соседнем доме, где родились три сестры писателя, погибшие впоследствии в концлагере. Три квартиры, которые Кафка занимал в течение своей короткой жизни, находились в одном квартале, но ни одна табличка об этом не сообщала; не нашли они его следов и в кафе Арко, которое он посещал вместе с Максом Бродом[227] и где познакомился с Миленой Есенской – любовью всей его жизни и переводчицей нескольких его произведений на чешский язык.

– Жаль, что здесь он никому не интересен, – сказала Анна, – по-моему, романы у него захватывающие. Когда я их читаю, то просто не могу оторваться, мне даже становится не по себе, и возникает ощущение, что ему тоже было плохо, когда он это писал. Пойдем выпьем чаю, я должна кое-что тебе сказать.

Они сели за столик в прокуренном кафе; Мишель заказал пиво; Анна понурилась, у нее был странный вид.

– Итак, Анна, я слушаю.

Она внезапно выпрямилась, нахмурила брови. Мишель снова подумал: «Как же она похожа на Сесиль!»

– Я беременна! Не смотри на меня так.

– Я просто этого не ожидал. Рад за тебя. И за Луиджи тоже.

– Я ему ничего не сказала. Потому что не знаю, чей это ребенок – его или Антуана. И потом, я еще не решила, сохраню ли его. Он расстраивает все мои планы: я не чувствую в себе готовности остепениться и создать семью – хочу жить и путешествовать, а не нянчиться с младенцем. Когда я смотрю на подруг, меня не тянет им подражать. Камилла ничего не знает, это должно остаться между нами. И расскажи мне о моей матери.