Зеленая брама - [117]

А были ли иные: трусы, дезертиры, изменники, маро­деры?

Попадались, разумеется. Шла смертельная схватка двух миров: прошлое напало на будущее. Но я приплюсовываю все человеческие отбросы к «той стороне» — они сами при­числили себя к армии врага, разгром фашизма был и их разгромом, а презрение наше к ним еще беспощадней, чем к тем, напавшим.

Я ставил перед собой одну задачу — рассказать о героях Зеленой брамы.

Сам я принадлежу к поколению, для которого в пред­военные годы высшим свидетельством мужества и аттеста­цией интернационализма было добровольное участие в войне за республиканский строй в Испании. Может в этой связи показаться, что я в своем рассказе о Подвысоком вроде бы специально подбирал тех командиров и комиссаров, которые воевали раньше под Мадридом и Уэской, настойчиво назы­ваю именно их.

Нет, не строил я поиск в угоду своим романтическим увлечениям. Просто в армиях прикрытия, в тех войсках, что первыми приняли на себя удар, служили лучшие командиры, уже прошедшие испытание боем. Старшие — на фронтах гражданской войны, чуть помоложе — в вооруженном кон­фликте 1929 года на КВЖД, в схватках с басмачами. А из моего поколения это испанские добровольцы, такие, как Тонконогов, Фотченков, Туренко и многие, многие другие, хасановцы и халхингольцы...

На них равнялись те, у кого еще не было боевого опыта, у них брали первые уроки мужества, даже подражали их жестам и походке. Было в этом нечто мальчишески светлое, наивное.

И павшие, и оставшиеся в живых участники боев в Зеленой браме с честью выдержали тяжелейшие испы­тания...

Мой кабинет — полки, шкафы, подоконники — полон письмами и тетрадями с воспоминаниями. Копии своих поисковых материалов прислали пионеры из Подвысокого и других сел Кировоградской области. Обращение к сорок первому году вызвало бурную реакцию: люди разных поколений задают вопросы, что-то одобряют, о чем-то спорят, против чего-то возражают, делятся своими раз­думьями, сообщают новые и уточняют уже известные факты.

Не забыт сорок первый год, и можно смело утверждать, что, отдаляясь, он вызывает все больший интерес.

История не всегда быстро и сразу распахивает свои стра­ницы, раскрывает загадки и тайны минувшего.

Самый важный вывод, к которому приходишь, склоня­ясь над кипами если не документов, то свидетельств, таков: за два с небольшим десятилетия жизни Советской страны к 1941 году в народе вызрело обостренное чувство патрио­тизма, обернувшееся на полях сражений, при явном тогда военном преимуществе противника, неслыханным мужест­вом, ни с чем не сравнимой верой в Победу. Мы преодо­лели непреодолимое, выстояли. Тем дороже каждый эпизод, каждое проявление советского патриотизма. На фоне тяже­лых и горьких событий еще ярче светятся подвиги защитни­ков Родины.

Документация чрезвычайно важна как в ходе любой боевой операции, так и для ее последующего разбора. Мно­гие события сорок первого года, увы, остались за пределами архивов, точнее — не дошли до них. Вот почему так сложно в восьмидесятых годах изучать сорок первый.

Для восстановления картины боев в Зеленой браме при­шлось широко пользоваться свидетельствами очевидцев. Устными и письменными.

Письмо участника боев через сорок лет после них, есте­ственно, несет в себе черты легенды. Даже при идеальной памяти через столько лет трудно избежать обобщений, не обладающих достоверностью лично тобой увиденного. Влияют прочитанные книги, кинофильмы, теле- и ра­диопередачи, последующие впечатления, всевозможные слухи.

Могу привести пример из своей поэтической практики. И на войне и после писал я сюжетные стихи. В основу сю­жета ложился то какой-нибудь частный, очень конкретный факт, то авторский вымысел. Но если не всегда, то очень часто находились потом люди, утверждавшие, что они при­сутствовали при описанном мной событии (а я-то знаю, что это вымысел!). Иногда объявлялись и живые герои, которых тоже не могло быть, потому что я их при­думал.

Подобные случаи в плане бытовом ставят автора в очень трудное положение. А в литературном плане рождают даже гордость: значит, написал правильно.

Я не укоряю тех, кто убежденно отстаивает последую­щие впечатления и наслоения как лично увиденное и даже пережитое. Но и запоздалое исследование требует докумен­тации, а в данном случае единственный документ — оброс­шее наслоениями личное свидетельство.

Участников событий в Зеленой браме оказалось, к сча­стью, больше, чем я предполагал, а все же не так много. На некоторые мои письма отвечали сыновья, дочери, соседи: «Умер в таком-то году». Или: «Просит передать, что ничего не помнит...»

Отдельно храню я присланные товарищами чертежи, карты, схемы. На них отмечено, где чьи могилы, где хра­нилища документов. Это очень важные свидетельства!

Бывший начальник политотдела 6-й армии, тогда бри­гадный комиссар Кондрат Васильевич Герасименко, ныне работающий в одном из московских вузов, передал мне графический план местности, где закопаны документы по­литотдела, в частности партийные билеты. Наверное, здесь необходимо разъяснение для молодых читателей: почему закопаны партбилеты?

Существовало правило: в разведку идти без документов, сдавать их на сохранение комиссару. Полагалось также собирать партдокументы у раненых. В политотделы посту­пали партийные и комсомольские билеты погибших, не­редко окровавленные, пробитые пулями.