Зависимость - [38]

Но на наши счастливые дни опускается тень еще прежде, чем Виктор успевает это заметить. Я принимаю всё больше и больше бутальгина из страха заболеть, если остановлюсь. Я теряю аппетит и вес, и Виктор считает, что я напоминаю газель, которой предстоит быть съеденной львом. Таблетки пью произвольно и нерегулярно — никогда не знаю, сколько мне нужно. Иногда у меня появляется желание позвонить Борбергу и во всем признаться. Часто у меня появляется соблазн рассказать Виктору, но из-за гнетущего страха потерять его я отбрасываю эти мысли.

Однажды воскресным утром мы отправляемся на велосипедах в заповедник Дюрехавен на утренний кофе в небольшом уединенном ресторане, который стал нашим излюбленным местом. Перед выходом я принимаю четыре таблетки бутальгина, но забываю захватить с собой склянку. Мы сидим и смотрим друг другу в глаза, официант снисходительно улыбается нам. Только богу известно, что он подумает, произношу я. Виктор смеется: ты сама знаешь, что нет ничего более нелепого, чем влюбленные люди. Мы его просто забавляем. Он кладет руку на мою. Ты напоминаешь одалиску, говорит он, и значение слова ему приходится мне разъяснять. Небо бесконечно голубое, и пение птиц таит в себе какое-то особенное весеннее ликование. На скатерть в красную клетку садится пташка-овсянка и подбирает крошки. Этот момент запечатлелся в моей памяти как нечто такое, что снова можно достать и пережить, что бы со мной ни случилось. Мы, держась за руки, гуляем по лесу, и я рассказываю Виктору о браке с Вигго Ф., о том, как не переносила вида молодых влюбленных людей. Время летит быстро, и Виктор предлагает вернуться в ресторан и пообедать. Неожиданно у меня пробегает мороз по коже, словно меня застали врасплох, и я понимаю, что это значит. Я выпускаю руку Виктора. Нет, отвечаю я, хочу домой. Ну что ты, с удивлением и неким беспокойством упрашивает он, здесь так хорошо. Домой всегда успеем вернуться. Я молча стою, обхватив себя руками, чтобы согреться. Рот наполняется жидкостью, как будто сейчас меня стошнит. Неожиданно я произношу: пойми же, мне очень нужны таблетки, которые я оставила дома. Без них никак. Мы можем пойти домой? Он встревоженно расспрашивает о таблетках, и я отвечаю, что название ему ни о чем не скажет. Значит, ты всё еще зависимая, отвечает он спокойно, а я считал, что тебе хватает меня. По пути домой я рассказываю, что планирую постепенно снизить дозу, потому что очень хочу от них отказаться. Мне хватает его, но чисто физически без вещества мне не обойтись. Я рассказываю, быстро крутя педали, что хочу позвонить доктору Борбергу и спросить, как быть. Так и сделай, как только мы вернемся домой, произносит Виктор таким властным тоном, какого я еще ни разу от него не слышала. Дома я принимаю четыре таблетки, после чего набираю номер доктора Борберга. Я влюблена, признаюсь я, мы живем вместе, его зовут Виктор. Надеюсь, что он, упаси бог, не врач, произносит Борберг. Тогда я рассказываю ему о подделанных рецептах, и желании выбраться из этого, и о том, что самой мне не справиться. Он на мгновение замолкает. Позовите Виктора к телефону, лишь просит он в ответ. Я передаю Виктору трубку, и они разговаривают целый час. Доктор объясняет, что такое наркомания и с чем Виктору придется бороться, если он меня любит. Виктор кладет трубку — его словно подменили: лицо излучает холодную непоколебимую волю, и он протягивает руку. Отдай таблетки, произносит он. Напуганная, я приношу склянку, и он прячет ее в кармане. В день будешь получать по две, говорит Виктор, ни больше ни меньше. И когда они кончатся — всё. И больше никаких фальшивых рецептов. Если обнаружу, что ты подделала хотя бы один, не захочу тебя знать. Ты меня уже не любишь? — спрашиваю я в слезах. Люблю, уверяет он, и именно поэтому будет так.

В следующие дни мне плохо. Но они проходят, и мы снова счастливы вместе. С этим навсегда покончено, обещаю я Виктору, ты мне намного дороже, чем любые таблетки на свете. Мы продаем дом и вместе с Яббе и детьми переезжаем в четырехкомнатную квартиру во Фредериксберге.

Одной осенней ночью Хэлле заболевает. Она приходит в нашу комнату и забирается в кровать, трясясь от озноба. У нее болит горло, я измеряю температуру — выше сорока. Спрашиваю совета Виктора, и тот звонит дежурному врачу. Через полчаса приезжает доктор, крупный добродушный мужчина. Он заглядывает Хэлле в горло и выписывает рецепт на пенициллин. У детей температура поднимается чаще, чем у взрослых, объясняет он. Но чтобы подстраховаться, нужно сделать ей укол. Он открывает свой чемоданчик, и стоит мне завидеть шприц и ампулы, как мое вожделение к петидину, которое я считала глубоко погребенным, с непреодолимой силой затмевает сознание. Виктор всегда засыпает раньше меня и спит крепко. Следующей ночью я выползаю из кровати и осторожно поднимаю трубку телефона в гостиной. Я набираю дежурного врача и ожидаю его, сидя на стуле с подобранными под себя ногами. Наружную дверь оставляю открытой, чтобы не звонили в дверь. Я пребываю в страхе, что Виктор об этом узнает, но то, что движет мной, сильнее этого страха. Врачу говорю, что у меня болит ухо, и он заглядывает в прооперированный слуховой проход. Вы переносите морфий? — спрашивает он. Нет, отвечаю я, меня от него тошнит. Тогда я дам кое-что другое, говорит он и наполняет шприц. Я молю небеса, чтобы это был петидин. И это он. Я возвращаюсь к спящему Виктору, знакомая сладость и блаженство тем временем уже разливаются по всему телу. Счастливая и недальновидная, я считаю, что могу повторять трюк, сколько захочется. Риск разоблачения невелик.