Зависимость - [36]

Я читаю и реву. Ни один мужчина ни разу не отвергал меня. Мысли уносятся к домику на Эвальдсбаккен, запущенному саду и трем детям, которые больше не знают свою маму, как и я, наверное, не знаю их. Мне нужно домой, побыть с ними и Яббе, но я чувствую, что на это неспособна. Всё остальное время, находясь в Оринге, я больше не хожу в город, чтобы снова не увидеть витрину аптеки.

7

Весной я возвращаюсь в домик на Эвальдсбаккен. Сад наполнен благоуханием форзиции и бобовника, цветущие грозди которых свешиваются над изгородью вдоль узкой гравийной дорожки. Яббе накрыла праздничный сладкий стол со свежеиспеченными домашними кренделями, и за ним сидят умытые и нарядные дети. В центре стола — картонка, поддерживаемая вазой с цветами. «Добро пожаловать домой, мама» — выведено кривыми печатными буквами, и Хэлле рассказывает, что сама это нарисовала. В ожидании похвалы она пристально глядит на меня своими раскосыми, как у Эббе, глазами. Двое младших сидят скромно и тихо, и когда я пытаюсь погладить по голове Трине, эту маленькую чужую пташку, та отталкивает мою руку и прижимается к Яббе. Ну что же ты, не узнаешь собственную маму, укоряет Яббе. Я задумываюсь: Яббе поддерживала их в первых шагах, она лепетала с ними, дула на порезы и пела на ночь. Только Хэлле еще близка мне и болтает, как ни в чем не бывало. Она рассказывает, что папа женился на женщине, которая, как и я, пишет стихи. Но ты намного красивее, преданно добавляет она, и Яббе булькает от смеха, пока наполняет мою чашку. Твоя мама, говорит она, такая же красивая, как и в момент нашего знакомства. Уложив детей спать, мы с Яббе долго разговариваем. Пьем купленный ею смородиновый ром, и моя туманная тоска немного утихает. Уж лучше иногда пропустить рюмочку, говорит Яббе с покрасневшими щеками и моргающая чаще обычного, чем вся эта дрянь, которую ваш муж вливал в вас. Ах так, отвечаю я, теперь вы хотите сделать из меня алкоголичку? Значит, из огня да в полымя? Мы обе смеемся и договариваемся, что она будет брать отгул каждую среду после обеда и каждые вторые выходные. Выходных у бедняжки не было уже несколько лет. Она просит совета, чем бы ей заняться, и я рекомендую дать брачное объявление в газету. Я и сама об этом подумывала. Люди не созданы для одиночества, говорю я. Приношу бумагу и карандаш, и составление объявлений очень забавляет нас: мы описываем себя, упоминая обо всех свойствах, которых ищет каждый мужчина. Мы дурачимся вовсю, и я поднимаюсь к себе поздно ночью. Яббе украсила комнату свежими цветами, но меня мгновенно захлестывают воспоминания о том, что здесь происходило, и я ложусь не раздевшись. Мне мерещится тень фигуры, которая ходит вокруг и собирает пылинки, неразборчиво бормоча себе что-то под нос. Что с ним стало? Я подхожу к окну, открываю и высовываюсь наружу. Звездная ночь. Рукоятка ковша Большой Медведицы целится прямо в меня, и по едва освещенной улице бредет молодая пара, крепко обнявшись. Они целуются под фонарем. Мигом захлопываю окно — мне снова кажется, как и во времена брака с Вигго Ф., что мир населен сплошь влюбленными парами. С тяжелым сердцем раздеваюсь и ложусь спать. Вдруг вспоминаю: забыла молоко для принятия хлораля, склянку которого мне дали с собой в больнице. Когда он закончится, доктор Борберг пришлет новый рецепт. Он не желает, чтобы я обращалась к другому врачу. На прощание он просит звонить ему, если возникнут проблемы, и в целом держать в курсе дел. Я спускаюсь в кухню за молоком и снова ложусь в постель. Наливаю три мерных стаканчика вместо двух положенных и, пока притупляющее действие распространяется по телу, думаю о весне, о том, что еще молода и никто в меня не влюблен. Невольно обнимаю саму себя, скручиваю подушку и прижимаю к себе, словно что-то живое.

Дни идут размеренно, своей чередой, всё свое время я провожу с Яббе и детьми. Одной в комнате мне грустно, желания писать нет совершенно. Малыши привыкают и бегают ко мне столь же часто, как и к Яббе. Она уговаривает меня сходить погулять и встретиться с другими людьми. Ей хочется, чтобы я вернулась к друзьям и семье, но что-то меня удерживает — может быть, прежний страх, что случившееся выйдет на свет. Однажды утром я просыпаюсь в особенно грустном настроении. С улицы доносится шум дождя, в комнате стоит серый мрачный свет. Витрина аптеки в Вордингборге представляется мне так отчетливо, словно я видела ее не один раз, а сто. Взгляд падает на груду бумаг на письменном столе. Всего лишь две, думается мне, всего лишь по две и только по утрам, и не больше. Что от этого будет? Я встаю — меня охватывает неприятная дрожь. В письменном столе нахожу ножницы и вырезаю продолговатый кусочек бумаги. Тщательно его заполняю, одеваюсь, Яббе говорю, что иду на небольшую утреннюю прогулку. Подписываюсь именем Карла и уверена, что, где бы он ни был, если понадобится — он заступится за меня. Вернувшись, беру две таблетки и недолго рассматриваю медицинскую склянку. Я выписала себе двести штук. В голове всплывают воспоминания о страданиях во время реабилитации, глубоко внутри раздается голос Борберга: вы быстро забудете о них. Неожиданно я испытываю страх перед самой собой и запираю таблетки в шкафчике. Толком не понимая зачем, прячу ключ подальше под матрас. Таблетки начинают действовать: мною овладевают радость и желание творить, я усаживаюсь за машинку и записываю первые строки стихотворения, над которым давно хотела поработать. Начало всегда дается легко. Закончив, я рассуждаю, что стихи получились хорошие, и меня разбирает поговорить с доктором Борбергом. Я звоню ему, и он интересуется моими делами. Хорошо, отвечаю я, небо такое голубое, а трава зеленее, чем обычно. На другом конце провода — тишина. Он резко прерывает: послушайте, что вы приняли? Ничего, вру я, у меня просто всё хорошо. А почему вы спрашиваете? Забудьте, произносит он со смехом, я просто подозрителен по своей природе. Я спускаюсь в кухню и помогаю Яббе почистить картофель, пока дети вьются вокруг. Воскресенье, и у Хэлле нет школьных занятий. Мы пьем кофе за кухонным столом, после чего я читаю детям в их комнате сказки братьев Гримм. Днем я становлюсь такой грустной и рассеянной, что Яббе интересуется, не случилось ли что-то. Нет, отвечаю я, пойду немного вздремну. Я ложусь наверху и впериваю взгляд в потолок, заложив руки за голову. Еще две, думаю я, они не навредят, учитывая, сколько я принимала раньше. В комнате Карла я обнаруживаю, что ключей в шкафу нет. Куда же они делись? Вспомнить не могу, и неожиданно меня охватывает паника. Под мышками от страха течет пот, пока я переворачиваю комнату вверх дном. Я как сумасшедшая роюсь, осознавая, что сегодня воскресенье — значит, аптека закрыта. Я опустошаю ящики письменного стола, переворачиваю, стучу по дну, но ключа нигде нет. Мне нужны таблетки, всего две — и больше ничего. Я спускаюсь. Яббе, выпаливаю я, случилось ужасное: пропал ключ от шкафчика, а внутри — очень важные бумаги. До завтра это не терпит. Практичная Яббе предлагает позвать слесаря — она уже как-то к нему обращалась, когда захлопнула дверь. Мастера работают круглосуточно, она точно знает и отыскивает для меня в телефонной книжке номер. Я несусь наверх к телефону и объясняю, что пропал ключ от шкафа. В нем — жизненно необходимое лекарство, которое мне очень нужно. Слесарь приходит и взламывает замок. Ну, госпожа, произносит он, проблема решена. С вас двадцать пять крон. После его ухода я принимаю четыре таблетки и ясная бдительная часть моего сознания понимает, что я снова попалась на крючок и только чудо меня остановит. На следующий день утром я принимаю лишь две таблетки, как и решила поначалу. И когда приходит искушение взять больше, достаточно лишь просто подержать склянку в руках. Вот она и никуда не исчезнет, она принадлежит мне, и никто не сможет ее отнять.